50 
– Ну а что я могу сказать? Я пока на этапе сбора информации по конкретному… случаю. Не будем называть преступлением дело о трупе Корсаковой. Презумпция невиновности всегда остаётся презумпцией невиновности. Даже по отношению к делу. А пока – информация понемногу поступает в мозг и как-то там сама себе ворочается, формируя различные идеи – от самых очевидных до весьма странных.
– И какие же, какие же у тебя идеи?! – не удержался Соколов.
– Семён Петрович, ты отлично осведомлён, что я никогда раньше времени не делюсь своими соображениями с миром. Но всё равно каждый раз напоминаешь маленького ребёнка, который выклянчивает у папки сказку на ночь. Хотя прекрасно знаешь, что маленькие дети и тем более рассказывание им на ночь сказок вовсе не входят в круг моих интересов.
– Ночную сказку. Уже ночь, – подала голос Алёна Дмитриевна.
– Ты хочешь спать? – как-то уж слишком заботливо спросил Всеволод Алексеевич.
– Нет. А ты что, хочешь рассказать мне на ночь сказку? – слишком поспешно и слишком ехидно брякнула Алёна.
– Эй! Никаких семейных сцен при мне! Давайте я буду дальше рассказывать, пока вы не подрались. Или не начали совокупляться прямо при мне. Уж и не знаю, что хуже. Если согласны – кивните! Только молча!
Его друзья молча кивнули.
– В общем, после всех прокламаций-агитаций и прочей идеологической работы все присутствующие сегодня в «Благорожане» – то есть, уже вчера! – уселись в круг, прямо на пол, и началось что-то вроде заседания общества анонимных алкоголиков. Каждая тётка, а иногда и дядька делились негативным опытом, приобретённым в роддоме, страхами и так далее. Вот вам избранные цитаты, – Сеня снова набросился на свой блокнот:
– Некая Анна. Двадцать девять лет. Сейчас беременная вторым, рассказывает, как рожала первый раз. – Сеня стал зачитывать нарочито-страдальческим тонким голосочком: – «Терпела до трёх часов ночи. Потом меня перевели в родильное отделение. Акушерка ужасная, ко мне вообще не подходила. Её постоянно не было. Меня рвало, хотела в туалет и пить, но пить мне так и не дали. Ни глотка. Порезали так, что я неделю ходить не могла…» Оля, двадцать пять лет: «Акушерку Ольгу готова была просто убить прям там!!! Врач ко мне вообще не подходил, роды безводные, четырнадцать часов, двойное обвитие пуповины вокруг шейки малыша. Наверняка они виноваты!», а ведущая заседание гуру Олю комментирует, – Сеня загудел густым уверенным баритоном: – «Да-да! Если бы вы находились в атмосфере заботы и внимания, если бы каждая клеточка ваших половых органов была наполнена счастьем и любовью, обвития никогда бы не случилось, не говоря уже о безводном периоде. Какой может быть безводный период при родах в воду!» – Семён Петрович откашлялся и снова запищал: – «В самый ответственный момент врач вообще ушла в приёмный покой, и я чуть не родила в предродовой… После моего третьего или четвёртого крика акушерка всё-таки соизволила встать и подойти ко мне…» И тут её тётка-гуру обрывает и… – Сеня снова низко загудел: – «Наша духовная акушерка всегда с вами – и вам не придётся кричать! Вы будете петь, возносить молитвы и вместе с ребёнком совершать путешествие по жизненному потоку! Вместе с нами вы узрите кристалл трансформации судьбы!»… И тут они все хором замычали и закрыли глаза. А та, с точкой на лбу, бегала и ко всем руки прикладывала куда ни попадя – я сквозь ресницы подглядел. Дальше, короче, следующая, Света, тридцать три года, нынче хочет рожать в корыто. Такая вся, экспрессивная вся… – Соколов начал не только пищать, но и размахивать руками: – «Акушерка в родильном доме была неграмотная. Я к ней подходила каждые два часа и показывала, какой промежуток между схватками, а она мне отвечала, что это ещё не схватки, жди, когда будет через пять минут…» Ну а за ней уже все чуть не хором, чуть не в истерике, подгоняя коней. – Семён Петрович перешёл на скороговорку: – «Совершенно не с кем было поделиться своей болью. Акушерка – это вообще комедия: за всё время она подошла ко мне раза три-четыре и сделала замечание: “Тихо! Соседке дай поспать! Лежи тихо!!!” Слава богу, у меня не было сил послать её на три весёлых буквы… И врач, и акушерка были хмурые и брезгливые… Ко мне подходили редко и то, чтобы сказать: “Что орёшь как бешеная, ребёнка напугаешь! У всех вас болят животы… Иди, лежи!” А к одной женщине никто почти сутки не подходил… После родов я лежала на кресле два часа, не накрытая, истекающая кровью, в развёрнутом виде перед мужем… Ко мне никто не подходил. Только одна санитарка всё время ходила по боксу и кашляла так, как будто у неё туберкулёз!.. После родов никто не подходил. В соседней палате лежали женщины, в основном – подростки, которым делали заливки, и в ней же постоянно кто-то рожал. Встать мне было крайне тяжело, никто не помогал – и я плакала, плакала… Во время родов акушерка ко мне подходить не хотела. А когда я её настойчиво звала – хамила мне… Меня постоянно называли «жалобщицей» и говорили, что я себя неадекватно веду… Мои первые роды были просто кошмарными – преждевременные, стимулированные, неграмотные и абсолютно невыносимые в плане воспоминаний… На голове у врачей шапочек нет, перчатки ужасные, ноги голые, волосы на ногах небритые… А ребёнку как будто голову оторвать хотели. В общем, идиоты!» Фуф! – Сеня выдохнул. – Не выйдет из меня олигарха, переквалифицируюсь в стенографистки. Хотя кому они сейчас нужны?
50 
