Мыш остановился. На веснушчатой физиономии – невероятная торжественность. Вынул из-за пазухи деревянную посудину типа миски. Ручки у посудины были резные – повернутые друг к другу лосиные головы, сделанные, надо отметить, с большим искусством. Мыш вручил посудину Сычку. Тот соскочил с обрывчика, зачерпнул воды, ловко, как обезьяна, вскарабкался обратно и поставил чашку на землю.
Чифаня извлек здоровенный тесак, передал Мышу.
Тот засучил рукав.
– На! – он протянул тесак Сереге.
Духарев, сообразив, аккуратно чиркнул по тощему предплечью мальчишки, тоже засучил рукав и передал нож. Через несколько секунд вода в чашке замутилась от смешавшейся крови.
Мыш поднял чашу, сделал глоток, протянул Духареву. Тот тоже отпил. Делов-то, еще и не такое пивали. Мыш выплеснул остаток на утоптанную землю. Жидкость моментально впиталась в песчаную почву.
Серега бросил взгляд на Чифаню… и неожиданно осознал, что это совсем не детская игра, а нечто действительно важное. И что этот малец, с которым он познакомился час назад, чья белобрысая макушка не дотягивает до Серегиного плеча, в глазах вполне взрослых Чифани и Сычка действительно стал Серегиным братом.
Повинуясь наитию, Духарев расстегнул рубашку, стянул через голову золотую цепочку и протянул пацану.
Тот на миг замешкался, потом сообразил, снял собственный крест и передал Сереге. Затем потянулся к нему, а когда Духарев наклонился, пацан обнял его и прошептал ему на ухо:
– Имя мне – Момчил.
– А мое – Дух.
Ничего лучше собственной кликухи Сереге в голову не пришло.
Духарев разомкнул объятья, поглядел на пацаненка и понял, что ему хорошо. Братьев у него раньше не было. И не думал, что когда-нибудь будут.
– Славно! – громко и торжественно произнес Чифаня.
Духарев ощутил, что отношение парня к нему тоже изменилось. Потеплело.
– Славно! – пробасил Сычок.– Айда мед пить!
Глава седьмая, где повествуется о том, как Серега Духарев чуть не угодил в рабство
Парусиновый навес над головами. Толстые чурбаки вместо стульев. Вместо столов – еще более толстые чурбаки, на которые уложены широченные доски. Степенные мужики с деревянными кружками глянули на вновь пришедших, кто-то поздоровался. Сереге обстановка сразу напомнила знакомый пивняк в Питере.
«Интересно, какое здесь пиво? – подумал Духарев.– И где представительницы прекрасного пола? Или у них – как в Азии?»
– Садись,– сказал Мыш.– Я сейчас.
Серега опустился на чурбак. Рядом плюхнулся Сычок. Чифаня отошел к другой компании.
Серега приглядывался к местным жителям. Внешность у аборигенов разнообразием не отличалась: коренастые, волосатые, скуластые. Правда, у одних – патлы до плеч, а другие, например, трое мужиков в обшитых бляхами куртках, стрижены покороче, скобкой. Но бородаты все поголовно.
Серега потрогал подбородок: щетинка еще только пробивалась. Его бритая морда в здешнюю моду явно не вписывается.
Вернулся Мыш, приволок бурдюк литров на шесть и четыре кружки, вырезанные каждая из цельного куска дерева. Ручки у кружек, изукрашенные по здешнему обычаю резьбой – переплетающимися змейками.
Мыш наполнил кружки, позвал Чифаню. Сычок алчно облапил свою кружку, но не пил, ждал, преданно глядя на Чифаню.
– За вас, братья! – строго сказал Чифаня, плеснул чуток на земляной пол, после чего с достоинством выпил.
Остальные медлить не стали. Сычок, как и Чифаня, тоже плеснул на землю, а Мыш – нет. И Серега – не стал.
«Надо будет спросить, что за обычай такой»,– подумал он.
Это было не пиво. Сладковатое пойло, пряное от трав, слабенькое, как джин-тоник.
– Чифаня, я кушать хочу! – заявил Сычок, теребя рыжеватую бороду.
Чифаня вытащил кожаный мешочек, вытряс на стол содержимое: кусочки светлого металла, вероятно, серебра, монетки разные, даже парочка золотых. Чифаня выбрал из серебряных кусочков самый маленький, дал Сычку:
– Отдай Белке. Пусть накидает каши, сколько не жалко.
Кашу Сычок притащил в большущем котелке, литров на пять. У Сереги немедленно забурчало в животе. Трое его приятелей достали ложки… У Духарева ложки, ясное дело, не было.
– Удивительный ты человек, Серегей,– вздохнул Чифаня.– Даже ложки у тя нет.
– Я ему вырежу,– с готовностью заявил Мыш.– А пока моей поест.