Действительно, если бы Джулиана хоть на минуту заподозрила его в корыстолюбии, она бы отвергла его немедленно. Для нее, разумеется, было немаловажно, что муж выбрал ее ради нее самой.
Рис поднял голову. Тогда он не мог знать, что Ллинвидд принадлежал ей, и был уверен, что Джулиана это понимала. Кроме того, однажды она поинтересовалась, не женится ли он на ней, чтобы заявить свои права на Ллинвидд. Его возмущенный ответ, казалось, тогда убедил ее.
С губ Вогана сорвалось проклятье. Теперь, когда он обдумал все причины, выдвигавшиеся Нортклиффом, ни одна из них не казалась ему больше убедительной. Сейчас он знал о Джулиане столько, что просто не мог поверить, что она могла так безжалостно его предать.
Но как быть с трактирщиком? Как объяснить тот факт, что никто не смог бы найти их без ее помощи? И то, что, как утверждал Нортклифф, он узнал о «Сынах Уэльса» от нее? И почему Сент-Албансы продолжали настаивать, будто она отреклась от него, даже когда он вернулся в Уэльс?
Она не смогла привести никаких объяснений. Видимо, их не было.
Но ведь они должны быть. Ее попытки объяснить причину, по которым она скрыла их брак, звучали убедительно. Значит, должны были быть здравые объяснения всему, что случилось. Возможно, если бы Воган не убеждал себя столь настойчиво в ее предательстве, он нашел бы время повнимательнее расследовать происшедшее. Даже сейчас, если бы он задал прямые вопросы, то, может быть, получил бы на них ответы.
Но ему больше не нужно искать ответов. Он больше не верит, что Джулиана его предала, что бы там ни говорил трактирщик или ее братья. Сент-Албансы лгали, трактирщик лгал… черт побери их всех, врал весь белый свет! Одна Джулиана была невиновна. И он готов был в этом поклясться.
Тогда что его сдерживает? Если он сердцем чувствует, что она невиновна, что же мешает ему поверить своей прелестной жене, которая, по словам Эвана, «самая замечательная женщина во всем Уэльсе»?
Ему вспомнились слова Моргана. «А тебе не приходило в голову, что ты предпочел неверие по совсем иным причинам? Если ты признаешь, что она не предавала тебя, то не сможешь заставить ее быть твоей женой против ее воли, правда? Ты должен будешь предоставить ей выбор между браком и свободой. Тогда ты рискуешь потерять ее. А ведь ты не хочешь так рисковать?»
Со стоном Рис вскочил и зашагал по комнате. Морган был прав. В основе его недоверия был ужасный страх, что, получив право выбирать, Джулиана не выберет его. И решит, что он не стоит ее.
Он ударил кулаком по ладони. Да и почему ей, собственно, выбрать именно его?! Он отказался поверить ей, а ведь она ждала его, пока не потеряла всякую надежду. После возвращения он публично оклеветал ее, унизил перед семьей, потащил за собой, как пират награбленную добычу, и даже почти изнасиловал.
А Джулиана была нежной великодушной женщиной, к которой он не имел права даже прикасаться! Почему он так ужасно с ней обошелся?
Остановившись как вкопанный, Воган вспомнил тот день, когда он явился к отцу Джулианы. Тогда он тоже был зол на весь мир, что не сможет быть парой дочери графа, и потому попытался низвести ее до своего уровня, обвинив в соглядатайстве. Его тогдашнее поведение объяснялось лишь одним — страхом, что Джулиана решит, будто слишком хороша для него. Странным образом, но картина была схожей с тем, как поступали с ним на флоте. Каждый раз, когда «кошка» опускалась на его спину, ему твердили, что он жалкая, ничтожная, слабая валлийская сухопутная крыса, годная лишь на корм рыбам. На самом же деле в этих словах ему мерещился совершенно иной смысл: «Ты, проклятый дворянчик, со всем твоим образованием и манерами слишком умен и слишком упрям для флота, и за это мы тебя ненавидим». И все эти шесть лет его пытались навеки привязать к флоту, сделать подобным себе, запуганным и одурманенным грогом.
Он тоже пытался привязать Джулиану к себе. Он грубо обращался с ней, а когда жестокость не помогала, пускал в ход соблазн, стараясь удержать ее около себя. Он словно бы хотел уверить и себя, и ее, что она предательница, что она не стоит его, в то время как в глубине души знал, что не стоит ее он. Хуже всего, что он так ни разу и не предоставил ей выбора — остаться с ним или уйти.
Воган подошел к зеркалу в золоченой оправе и уставился на свое искаженное страданием лицо. Разве он мог позволить ей выбирать? Она бы ни за что не избрала столь жалкое создание, которое только и могло, что мучить ее! Она просто не стала бы этого делать!