77 
— Чего там? — спросил хузарин.
— Здесь проехали пятеро. Сначала трое, потом еще двое. Причем у одного конь — точно из княжьей конюшни.
— Откуда знаешь?
— А вот смотри, вот след подковы отпечатался. А в углу — три шишечки...
— Ну и какой вывод?
— Да никакого! — Зван прыгнул в седло. — Поехали, Догоним — узнаем.
Щелкнула тетива.
Зван мгновенно обернулся... Ничего опасного. Йонах тетерку подстрелил.
— Темнеет, — заметил Игги. — Надо бы на ночлег вставать,
— Поехали, — сказал Торгейр. — Там, впереди, полянка будет. И ручеек. Там и заночуем.
— Ну давай, — согласился Игги. Говорили они по-нурмански.
Дальше ехали молча. До поляны с ручейком добрались, когда уже начало смеркаться. Расположились под знатным, охватов в пять, дубом. Расседлались, развели костерок, достали снедь, собрали грибы, которые росли на полянке, нанизали на палочки, расположили над костром. Дома у себя нурманы грибы не ели. Грибы считались нехорошей пищей. Но здесь, на юге, пристрастились.
Любушка сидела, нахохлившись. Еду не брала.
— Ты, девка, ешь, — сказал ей Игга. — И не бойся. Мы тебе худого не сделаем. И никто тебя не обидит. А приедем на заимку, вообще делай, что хочешь. Хорошая у тебя жизнь, девка. Завидую я тебе...
— Ну-ка тихо! — оборвал его по-нурмански Торгейр.
Игги мгновенно умолк.
Какое-то время оба напряженно вслушивались в ночь. Но ничего необычного не услышали.
— Что не так? — спросил Игги.
— Показалось — смотрел на меня кто-то. Вон оттуда. Пойду-ка я гляну.
Торгейр поднялся, вытянул из ножен меч. Во вторую руку взял топорик.
Игги вынул пару треугольных метательных ножей, положил на траву. Выразительно посмотрел на Любушку и приложил палец к губам.
Глаза девушки округлились. Игги черпнул шлемом воду из ручья и выплеснул на костер. Огонь зашипел и погас. Игги коснулся плеча Любушки.
— Ложись, — шепнул он.
— Зачем? — испуганным шепотом спросила она.
— Надо.
Там, куда ушел Торгейр, было тихо. Это хорошо. Значит, там никого...
И тут раздался треск, какой бывает, когда кабан проваливается в ловчую яму. И — яростный рез Торгейра.
Игги вскочил — и кожаная удавка захлестнула ему шею. Нурман попытался прижать подбородок, но не успел. Зато успел просунуть под ремень большой палец правой руки.
Напавший уперся ногой в спину Игги, тянул изо всех сил и наверняка пересилил бы нурмана, но Игги левой рукой, обратным хватом выдернул меч и послал клинок назад — будто лыжной палкой толкнулся.
Клинок вошел легко: на нападавшем не было ни доспеха, ни даже куртки из твердой кожи.
Удавка ослабла.
И тут пронзительно вскрикнула Любушка. Игги отвлекся буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы получить по макушке дубиной.
Череп у нурмана был крепкий. Выдержал. А будь на Игги шлем... Но шлем валялся у погашенного костра. И его хозяин свалился рядом.
Любушка бежала, не разбирая дороги.
Несколько раз что-то вцеплялось ей в одежду. Может, чужие руки, но скорее всего — просто ветки. Любушка бежала, не чуя под собой ног. Она могла споткнуться, упасть в овраг, налететь на острый сук... Но не споткнулась и не убилась. Верно, благоволили ей лесные боги. Иначе не объяснить, почему юная девушка убежала, а битые, умелые, страшные в бою нурманы попались.
— Лучше бы тебе, деревлянин, нас отпустить, — сказал Славка. — Знаешь, кто наш отец?
— Не-а, — совершенно равнодушно ответил по глаза заросший бородой лесной человек. — Но всё равно твоей сестре повезло. Красивая. Понравилась нашему волоху. Возьмет ее младшей жонкой. Прольет чуток крови — да и всё. А тебе не повезло, парень. Жить те осталось дней несколько. Покуда охотники наши ваших осьмнадцать голов нахватят. Тады уже будем вас — того.
— Вот придет мой отец с гриднями, будет вам — того! — сердито бросил Славка.
— Не-а, — беспечно отозвался лесовик. — Теперича ничё нам не будет. Это ране, когда старейшие наши клялись, что не станут с княгиней воевать, тогда у богов наших силы не было. А теперича померла ваша Ольга. Значит, кончилась клятва. И боги наши снова в силе. А коли кровушкой их напоить, так и вовсе всех, кто на деревлянскую землю сунется, — угнобят.
— Сейчас, размечтался! Мой батька, между прочим, тоже ведун. А пестун мой, так он и вовсе одной ногой за Кромкой стоит. Слово скажет — и ты сдохнешь!
77 
