98 
– Ясное дело – вечное безденежье, – Росляков зубами вытащил из стакана соломинку и стал её жевать. – Человек нигде не работает, потому что нигде не хочет работать.
– Он занимается творческим трудом, он поэт, – Марина откинула назад длинный локон светлых волос. – А ты просто ненавидишь людей, всех вместе и каждого по отдельности. Правда, в одном ты прав. Это вечное безденежье поэтов… Начинается все пристойно, даже красиво, даже изящно. А потом только и слышишь: дай взаймы, дай денег. Нет, это не для меня. Не всякая женщина такое вынесет. Эта дешевая водка… Это «дай денег»… Ему нужна другая муза и спутница. Более закаленная.
– Более крепкая, жилистая муза, – продолжил мысль Росляков.
Да, Марина уверена, что все небесные светила, вся Солнечная система, все галактики и уж, конечно, все люди вращаются вокруг её персоны. Сладкое заблуждение. И переубедить её невозможно. Ей нет дела до того, что профессорская дача сгорела. Нет дела, что самого Рослякова не сегодня, так завтра топором разделают на запчасти какие-то бандиты, и не узнаешь, где могилу искать. Впрочем, ни о дачи, ни о бандитах Марина не знает. А если бы знала? Два года они знакомы, не просто знакомы… Это срок по нынешним временам, два-то года. И какой жалкий нелепый финал любви.
Росляков посмотрел на Марину с необъяснимой грустью. Красивая женщина, эффектная. Если бы не самоубийца Овечкин, расчлененка, грязь и кровь, если бы не все эти беды, рухнувшие на голову… Если бы не все это, перед Росляковым сидела не муза какого-то там пропойцы поэта или скульптора малых форм, а законная жена. Оказывается, расстаться с любимой женщиной, это куда легче, чем бросить курить. Куда легче. Росляков, размышляя о парадоксах любви, глубокомысленно наморщил лоб. Вот жизнь… Нет времени даже для того, чтобы покопаться в собственных чувствах, в самом себе разобраться.
А вечером надо быть в столярной мастерской при церкви, куда Савельеву пришлось переместить свою взрывоопасную работу. Дело идет к концу, день-другой – и все будет готово. Нужно отвезти взрывнику шесть коротких сорокасантиметровых, запаянных с одной стороны металлических труб, напоминающих снарядные гильзы. Они потребовались для уплотнения взрывчатки, для того, чтобы взрыв имел большую силу и направленное действие. Так объяснил Савельев. А Росляков не стал вникать в тонкости, он только сделал срочный заказ в металломастерской. И лишь пожал плечами, когда приемщик спросил, что клиент собирается делать с такой на первый взгляд бесполезной ерундой.
– Только объясни, чем я теперь могу тебе помочь? – Росляков нервничал.
– Я помощи не прошу, – Марина гордо тряхнула изящной головкой. – Просто, может, посоветуешь что дельное. Понимаешь этот Артур, ну, скульптор. Он такой специфический человек, – чтобы точнее выразить душевную сущность скульптора, Марина потерла большой палец об указательный, словно считала бумажные деньги. – Артур много старше меня. Можно сказать, человек не первой молодости. Далеко не первой.
– Ты хочешь сказать, даже не второй молодости? – уточнил Росляков.
– Для мужчины возраст понятие относительное, на сколько мужчина выглядит – столько ему и лет, – Марина остановилась, задумалась, решив, что сказала что-то не то. – Правда, Артур выглядит старше своих лет. Но главное – душевная молодость. Остальное приложится. У Артура сейчас творческий кризис. Он, так сказать, в тупике.
– Ничего, все сейчас в тупике.
– Но он особенно, – щеки Марины порозовели. – Один богатый человек для своего загородного коттеджа заказал Артуру всякие такие штучки… Я в этом не очень-то разбираюсь. Всякие там малые формы. Фонтанчик, какие-то напольные и настенные вазы. Аванс выдал. А когда увидел готовые работы, отказался забирать все это дело. Говорит, у меня и своего хлама хватает. А Артур такой обидчивый, такой, знаешь ли, ранимый. Он два дня в лежку лежал, после того, как услышал эти слова. И у Артура на этой почве развился творческий кризис.
Росляков подумал и вспомнил хорошо знакомую и наиболее распространенную форму творческого кризиса.
– Значит, запил твой Артур.
– Почему обязательно запил? Я же говорю он немолодой. И это к лучшему. Потому что ему здоровье не позволяет запивать. Просто человек как-то ушел в себя, отгородился от мира. Квартира маленькая, однокомнатная. Вот он поставил ширму возле своего письменного стола. И так целый день сидит за этой ширмой, молчит, молчит… И так целыми днями продолжается. Он там сидит за своей ширмой, молчит, вздыхает, в каких-то бумагах копается.
98 
