Глава двадцать вторая

В узкие, как крепостные бойницы, окошки бара пробивался серый утренний свет. Небольшой зал, облицованный плиткой под ракушечник и увешанный литографиями в золоченых рамках и рыбацкими сетями, в этот неурочный час пустовал. Лишь у стойки бара трое молодых людей сосали через соломинки из высоких стаканов какое-то мутное зеленоватое пойло.

Росляков злился на себя, злился, что именно сегодня, когда дел в редакции невпроворот, когда он просто помирает от недостатка времени, нужно сидеть здесь и выслушивать праздную болтовню Марины. Когда же она закончит нести эту чушь? Росляков поднял манжету рубашки и взглянул на наручные часы. Так, уже полдень. На службе редактор отдела Крошкин с фонарями ищет его по всем комнатам, по всем буфетам, по всем этажам.

– Ты куда-то торопишься?

Марина подняла голубые глаза от высокого стакана со слабоалкогольным коктейлем. Она выразительно сморщила лоб и наклонила голову набок, словно хотела продемонстрировать Рослякову сразу все ужимки, которым научилась в прошлом году на трехмесячных актерских курсах.

– А разве это удивительно, что в рабочее время человек куда-то торопится? – удивился Росляков.

– Не отвечай вопросом на вопрос – это признак отсутствия… Признак отсутствия. Как там его… Вообщем, это признак невоспитанности. Я позвонила тебе, ты согласился встретиться и поговорить, а теперь таращишь глаза и грубишь.

– Я не грублю, – Росляков сделал глоток сладкого коктейля. – Я тебя слушаю и не могу понять, о чем вообще идет речь. В чем, собственно, твои проблемы? Ты меня бросила…

Росляков остановился и задумался: собственно, кто кого бросил? Это ведь он сам от Марины отступился, сам отошел в сторону. Теперь нет смысла вдаваться в причины разрыва. Ну, стала девчонка встречаться с каким-то самодеятельным поэтом, с каким-то Вадиком. Росляков вспомнил портрет Вадика на книжке с лирическими стихами. Какой-то худосочный отброс, смотреть противно. Она стала встречаться с Вадиком не от хорошей жизни. Осталась на безрыбье и решилась на этот отчаянный шаг: попробовать с поэтом. Видимо, очень хотела, чтобы с Вадиком все заладилось, хотя сразу было ясно, что как раз на поэте Марина сильно обожжется. Просила Рослякова написать рецензию на его книжонку, на эту тощую, как ученическая тетрадка, жалкую брошюру.

Пришлось Рослякову, борясь с тошнотой, читал высокопарные вирши про это фуфло, про слезы, грезы и засохшие мимозы. И он сделал все, что мог сделать. Он пересилил себя. Написал самые добрые слова, какие только мог высосать из пальца. Написал, что Вадик молодое дарование, что таких талантливых людей поддерживать надо, даже пестовать. Хотя кто станет пестовать этого Вадика? Просто смешно. Еще что-то, про глоток свежего воздуха написал, про творческие искания, про забытые идеалы, которые пытается воскресить молодой литератор. Много написал, всего уж не вспомнить. Где только слова такие нашел, сам потом удивился. И опубликовал рецензию. Теперь Марина пособачилась с этим поэтом и нашла новое дарование, увлеклась каким-то мужиком, Артуром, который лепит цветочные горшки или что-то похожее на горшки. Называется все это – скульптура малых форм. И что, теперь Росляков должен писать о том, как этот хмырь ловко горшки лепит?

– Ну, у меня просто нет слов, – Марина закатила глаза к потолку. – Ты все с ног на голову ставишь. Это не я тебя бросила, а ты меня бросил, оттолкнул. Променял неизвестно на кого. Может, даже на проститутку. Но теперь это уже не имеет значения, кто кого оставил. Твою рецензию я не читала, не знаю уж, чего ты там начирикал. А Вадик, в отличие от тебя, не занимается ни бумагомарательством, ни газетной поденщиной, лишь чистым искусством. Ему трудно живется. Но он старается, выбивается из сил, но не падает духом. Вечное безденежье, вечная борьба с обстоятельствами, борьба с самим собой. Этот человек достоин подражания.

  97