102 
***
Решкин снова попил воды из фляжки. Колчин с Мамаевым, закончив копаться в моторе, заняли передние сидения. «Жигули», чихнув, тронулись с места.
– Как себя чувствуешь? – оглянулся назад Колчин.
– Еще не живой, но уже не мертвый, – отозвался Решкин. – Температуры, кажется, нет.
– Я же говорил, что жар спадет.
– За два последних дня я так и не сообразил, куда же мы едем.
– Мы больше стояли, чем ехали, – ответил Колчин. – Сейчас мы направляемся в гости к человеку, который на грузовике увозил из хутора Воловика женщину и мужчину. По описанию – это Сальников с женой. А наш знакомый, – Колчин мрачно покосился на Мамаева, – наврал, будто Максима увезли с хутора неделей раньше.
И на дорогу вышел человек в голубой милицейской рубашке с короткими рукавами и фуражке с кокардой, показал рукой на обочину, давая знак остановиться. Колчин тормознул. Из тени старого тополя в лицо ударили фары дальнего света. Под деревом стоял «уазик» с мигалкой на крыше, синей полосой на кузове и надписью «милиция». Колчин распахнул дверцу, вылез из машины. Решкин прислушался.
– Документов нет, но я все могу объяснить, – говорил Колчин. – Послушайте, надо связаться…
А дальше неразборчиво. Мамаев обернулся назад и сказал:
– Все, парень, приплыли.
Через минуту пассажиров вытряхнули из салона. Колчин стоял у машины, раздвинув ноги и уперевшись ладонями в капот «Жигулей».
– Всем встать, как он, – скомандовал капитан.
Плотный мужик лет пятидесяти с круглым обрюзгшим лицом и узкими глазками, он, сжимая в руке пистолет, размахивал оружием, как дирижер палочкой. Второй милиционер, кажется, прапорщик, тоже узкоглазый и смуглый, вышел из-за дерева, встав чуть поодаль, направил на задержанных ствол автомата. Дождавшись, когда требование будет выполнено, капитан сноровисто обыскал пассажиров «жигуля», бросая дорогу найденные предметы. Пистолет Колчина, две запасных обоймы и моток проволоки уже лежали в пыли. В кармане Решкина нашли мятую пачку папирос и зажигалку. Мамаев оказался совсем пустой. Капитан, отступив в сторону, наступил носком ботинка на пистолет.
– Твой? – шагнув вперед, ткнул Колчина кулаком в бок. – Твой, спрашиваю?
Колчин не ответил.
– У нас тут своих уличных отбросов хватает, – сказал капитан. – Хоть неводом лови эту шваль. Но вы, сразу видно, дичь покрупнее.
– Мы не дичь, – пытался возразить Решкин, но схлопотал кулаком под ребра и с трудом устоял на ногах.
– Держи этих парней на мушке, – повысив голос, приказал капитан прапорщику. – Дернутся – стреляй по ногам. Если кто побежит, мочи его на хрен.
Вытащив ключи из замка зажигания, открыл крышку багажника и присвистнул:
– Мать твою… Да у них тут самозарядный карабин и снаряженные обоймы к нему. Давно к нам такие гуси не залетали. На кого охотимся?
Общее молчание. Милиционер-водитель, похожий на школьника, выбрался из «уазика», он не хотел пропустить самого интересного. Решкин почувствовал, как руки закрутили за спину, на запястьях защелкнулись стальные браслеты, и подумал, что все в жизни от Бога. Он болен. В таком состоянии лучше из тюремной камеры смотреть на небо в клетку, чем продолжать это мучительное путешествие.
Через четверть часа милицейский «уазик», остановился на окраине поселка, во внутреннем дворике местного отделения милиции. Сюда уже подогнали «Жигули», на которых путешествовали вооруженные люди. Камера предварительного заключения оказалась просторной комнатой с земляным полом и окошком, но таким крошечным, что сквозь него на волю едва ли выберется кошка. На полу вдоль стен валялись четыре тюфяка, набитых соломой. Земляной пол и тюфяки провоняли человеческими экскрементами, а стены камеры, в незапамятные времена побеленные известью, теперь оказались испещренными похабными надписями и рисунками.
С путешественников сняли браслеты, затолкав их в камеру, закрыли дверь с глазком и подавателем для пищи, обшитую листами жести. Колчин встал у окна, долго рассматривал безрадостную картину: голую, выжженную солнцем степь. Ни деревца, ни кустика, ни человека. Мамаев сел у стены и, задрав штанину, начал вдохновенно чесать грязную ногу. Решкин, давно забывший о брезгливости, растянулся на тюфяке и принялся изучать настенную роспись.
– Помни о тех, кто тебя трахает и кормит, – прочитал он вслух. – Хорошо сказано.
102 
