93 
Но Гребнев хорош. Всучил ему эти ворованные доллары, не подумав, что вольно или невольно подставляет врача. Сука… Из вредности, в отметку надо бы его заложить. Но расколоться сейчас, назвать имя Гребнева, рассказать о том чеченце, что ушел сегодня утром… Нет, это равносильно смерти. Сболтни Ханокян хоть самую малость, Гребнев или его дружки размажут его по стенке. Так размажут, что лопатой не отскребешь. Или пустят обезглавленный труп в речке поплавать. Поэтому придется крутить вола до последнего. Если надо, он готов выдержать побои, готов отправиться в камеру, набитую извращенцами.
– Слушайте, я не мальчик, я калач тертый перетертый, – сказал осмелевший Ханокян. Он вспомнил об одном земляке, довольно приличном адвокате по уголовным делам и решил, что сейчас ему нужен именно этот человек. – Слава Богу, имею представление, что такое угрозы следователя и вообще меры психологического давления. Однажды меня подставили коллеги, обвинили в продаже на сторону наркотических препаратов. Прямо в операционной надели браслеты, а потом заткнули в камеру на тридцать рыл. Короче говоря, все это я уже видел. И так легко меня не запугаешь. И законы я знаю. Допросы, которые вы проведете без моего адвоката, будут оспорены в суде. А материалы изъяты из дела. Если, конечно, до суда дойдет. В чем я лично очень сомневаюсь.
Беляев потер ладонью лоб, будто у него неожиданно разыгралась мигрень, обратился к Шолохову:
– Этот Ханокян умнее дятла. Не могу с ним разговаривать. Продолжай ты. Я вернусь через десять минут. Стакан чая выпью с бубликом.
Беляев вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
– Так вы настаиваете на адвокате? – удивился следователь Шолохов. – Хотите ему позвонить? Так бы сразу и сказали. Без долгой преамбулы.
Следователь показал пальцем на телефон. Ханокян покачал головой. Действительно, сопля на заборе, а не следователь. Он потянулся рукой к трубке.
Но тут Шолохов неожиданно приподнялся, схватил со стола телефонный аппарат и, размахнувшись, ударил им по лицу Ханокяна. Не ожидавший нападения врач, не успел прикрыть лицо руками. Удар пришелся в основание носа. На рубашку брызнула кровь. Врач зажал ноздри пальцами. Разбитый аппарат, развалившись на две части, упал на пол. И только тут Ханокян, ослепленный болью, обратил внимание, что у телефона нет провода. Значит, никакому адвокату он не мог позвонить. А телефон нужен только для того, чтобы бить в морду задержанных. В следующую секунду Шолохов въехал ему кулаком чуть ниже уха. Ханокян, неловко покачнувшись на стуле, не удержал равновесия. Упал на бетонный пол и, протирая штаны, спиной отполз к стене.
Но резвый следователь, уже тут как тут, выскочил из-за стола, ударил его каблуком в грудь. Охнув от боли, врач получил подошвой ботинка в живот. На глазах выступили слезы боли, Ханокян хотел закричать, позвать на людей помощь, чтобы оттащили от него этого психопата и садиста. Но крик не успел вырваться из груди. Шолохов вцепился в лацканы пиджака поближе к горлу. Стал со всей силы тянуть отвороты в разные стороны, навстречу друг другу, сдавливая горло петлей, получившейся из складок одежды.
Ханокян широко раскрыв рот, глотал воздух, но воздуха не было. Он высунул синий язык, отчаянным усилием попробовал оторвать руки следователя от одежды, но схлопотал носком ботинка в пах. Кровь из носа хлынула ручьем, горячая и вязкая, она попадала в рот, Ханокян кашлял, петля на шее сходилась все туже. Мелькнула мысль: сейчас не тридцать седьмой год, чтобы вот так запросто человека в следственном кабинете удавить.
Впрочем, его привезли не в следственный кабинет. Мысль ужаснула Ханокяна. Привезли сюда именно за тем, чтобы избавиться от него. И спрятать следы. Видно, сильно насолил им Гребнев. Мысль оборвалась, как нитка. Ханокян, широко раскрыв рот, захрипел, лицо налилось предсмертной синевой, в глазах потемнело.
***
Ханокян очнулся оттого, что кто-то лил воду ему на лицо. Разлепив веки, увидел нависшую над ним фигуру следователя, пузатый графин в руке. Врач, сел на полу, промочив штаны.
– Садись на стул, скотина, – прорычал родственник великого писателя и матерно заругался. – И чтобы больше тут не падал. Ну, кому я сказал.
Ханокян, застонав от боли, поднялся, поставил упавший стул на прежнее место, робко сел на краешек сиденья. Его штормило, перед глазами плыли круги, а язык распух так, что еле ворочался во рту. Только что Ханокян заглянул в лицо смерти. И эта костлявая физиономия ему не слишком понравилась. Он потрогал рукой лицо, почувствовав, что альвеолярный отросток левой челюсти и основание носа сделались подвижными и тихо похрустывают.
93 
