129 
Отец Егорий слегка подтолкнул Андрея, и тот, шагнув в сторону, представил:
– Отец Егорий Потмаков!
Игорь Саввич качнул большой головой, но руки не протянул. Пашеров – тоже.
Телохранители сосредоточили внимание на Ласковине. Профессионалы!
– Наслышан,– выдержав напряженную паузу, отозвался Пашеров.– Детское общежитие, верно?
– Приют,– поправил отец Егорий.
– Анатолий Иванович! – позвал один из «покинутых» чиновников.
– Простите! – спохватился Пашеров, метнул напоследок в Ласковина пронизывающий взгляд: «Что ты знаешь?», развернулся четко, как курсант на строевой, и ушел. Телохранители сомкнулись, закрыв мешковатую фигуру господина депутата.
– Ну как? – одними губами спросил Ласковин. Отец Егорий, сжав кулаки, мрачный, напряженный, глядел куда-то за спину Андрея. Ласковин тронул его за руку:
– Да?
– Да! – сказал Потмаков.– Он!
И что дальше?
Вывернувшееся негативом лицо Пашерова возникало перед мысленным взором Ласковина, стоило ему закрыть глаза. Но сама мысль о дьяволе здесь, в этом великолепном зале, в толпе «важных» лиц и господ, облеченных властью, на «великосветском» приеме, в сиянии многоярусных люстр, отражавшихся в сотнях бокалов,– сама мысль об этом была так же неуместна, как плесень на стенах или трясущий лохмотьями юродивый на снежно-белой скатерти длинного стола. То есть поговорить о сатане можно и здесь. Но не всерьез же!
– Пойдем, Андрюша,– сказал отец Егорий.– Пойдем.
Да, надо уходить. Ласковин взял рюмку с чем-то прозрачным, проглотил, не закусывая, выдохнул… и резко обернулся.
Так и есть. Пашеров смотрел прямо на него сквозь мелькание гостей. Ласковин увидел: господин депутат что-то шепнул наклонившемуся «сопровождающему»…
«Ну давай! – подумал Андрей с огненной яростью.– Спускай кобелей! Дадим жирным просраться!»
Но телохранитель даже не удостоил его вниманием. Ушел куда-то в сторону.
– Андрей! – поторопил отец Егорий, которому было уже невмоготу оставаться здесь.
И Ласковин ушел. Так и не дав поработать выделившемуся адреналину.
А ведь, если верить медикам, это очень вредно.
Глава двадцать первая
Андрею был нужен совет. Совет человека, которому можно доверять и который мог бы взглянуть на ситуацию иначе, чем он сам. Таким человеком мог бы стать отец Егорий, но иеромонах, как догадывался Ласковин, сам запутался в ситуации.
Зло не было для Потмакова абстрактным понятием, как, например, для Ласковина. Игорь Саввич воспринимал дьявола как реальную силу, такую же реальную, как, например, мороз. Или болезнь.
А вот схема борьбы, которая была ему навязана отцом Серафимом, была отцу Егорию глубоко чужда. Священник командует: «Ату его!» – и верные христианству уничтожают отступника… Это, может, подходило для католических пастырей, но для истинно верующего православного священника – просто нож в сердце.
Было от чего растеряться отцу Егорию. Поэтому и молил он Господа денно и нощно: вразуми!
А вот Андрею такая ситуация казалась вполне нормальной. Зло для него воплощалось в конкретных субъектах. И этих, конкретных, он готов был давить, не щадя сил. Не убивать – этот порог ему переступить было трудно, хотя в «снах» своих он убивал не раз. Кстати, может, поэтому Андрею было так трудно лишить человека жизни в своем обычном состоянии? Не убить, но сделать так, чтобы мерзавец уже не мог издеваться над слабейшим. Настоящий воин презирает боль. Настоящий воин будет драться со сломанной рукой, с разорванной селезенкой. Но настоящий воин не станет вымогать деньги у женщины. Или пытать заложника ради паршивой тысячи баксов. Сделай мерзавца полуинвалидом – и он превратится в пустое место. Так полагал Ласковин, понимая, впрочем, что всю шваль не передавишь.
Потому он готов был бить в центр, в источник. Пусть ему скажут: вот враг! И он сделает.
Отец Егорий доказал, что он может направлять руку Андрея. Но он больше не хотел ее направлять! Черт побери! Это было нечестно! Это было неправильно! Отец Егорий сказал: «Убей тварь!» И Ласковин убил. Тварь, вампира, убил. И другую тварь он тоже убьет! Если Потмаков скажет: убей!
Но Игорь Саввич сказал только: «Да, это он». И все. Прошел целый день, а они даже ни разу не поговорили. Иеромонах попросту не хотел говорить о Пашерове. Почему? Слабость? В это не верилось. Андрей не знал никого, кто был бы так же силен духом, как отец Егорий.
Вспомнилось Ласковину: «и дан тебе пес!» Неужели «двойник» все-таки прав? Или это то, что сам отец Егорий называет «искушением»?
129 
