Особенно,... 
72 
Санти услыхал за спиной тихий плеск и причмокиванье. Он обернулся, и глаза его расширились от изумления. На низеньком столике у восточной стены стоял совершенно необычный зверь. Ростом он был немного крупнее обычной кошки, но выглядел в точности как настоящий пард, только совсем маленький. Взрослый пард, а не какой-нибудь детеныш! Полосатая голова зверя была опущена в чашку с недопитым кофе. И – боги! – он преспокойно лакал его, подергивая коротким, будто обрубленным хвостом.
Санти сделал шаг, и зверь, подняв морду, уставился на него. Ну нет, это точно не детеныш! Морда самая разбойничья! Поперек шла длинная узкая плешь, половины уха недоставало – настоящая морда старого боевого парда. Только вся голова – не больше ладони!
– Ну? – спросил зверь.– Что уставился?
Рот Санти открылся. Не потому, что он хотел что-то сказать.
– Дрянной кофе! – заметил зверь.– Надеюсь, в следующий раз будет получше.
– Ты… кто? – наконец выдавил из себя Санти.
Зверь сел, вытянул заднюю лапу и несколько раз провел по ней черным языком. Потом перемахнул на окно, задрал обрубок хвоста и пшикнул наружу желтой струйкой.
– Ну и влип ты, паренек! – промурлыкал он.– Ладно, до скорого!
И пропал.
Обалдевший Санти потер глаза. Зачем-то подошел к столу и заглянул в чашку. Кофе определенно стало меньше. Ну и что?
«Пригрезилось!» – подумал юноша и отправился завтракать.
Тренировочное поле было посыпано белым мелким песком, который рабы каждый час обрызгивали водой. Часть поля лежала в тени старого вяза, простершего мощные ветви на десятки шагов. Но воины упражнялись в основном на открытой части – солдату нужна выносливость. Впрочем, выносливость выносливостью, а большинство солдат все же предпочитали для тренировок утренние часы, когда солнце еще не печет в полную силу.
Санти нравилось приходить сюда после завтрака. Ему нравилось наблюдать за точными и быстрыми движениями, за игрой мускулов, напряженных, перекатывающихся при каждом взмахе меча. Нравилось глядеть, как взлетают и падают ловкие тела всех оттенков кожи, когда воины тренируют мышцы и глаз на вертикальных и горизонтальных брусьях. Снарядов же для упражнений здесь было великое множество. И они постоянно пополнялись. Каждый новый воин, а в страже Владения служили лишь лучшие из лучших, прибавлял что-нибудь свое.
И все же самым ярким зрелищем были поединки. Воины сражались палками, шестами, реже – специальным затупленным оружием. И уж совсем редко – настоящим боевым. И ни разу Санти не видел, чтобы кто-то получил увечье. Бойцы слишком хорошо знали свое дело.
Настоящий воин владеет любым оружием: будь то волнистый крисс конгая – «бегущее пламя», топор омбамту, копье или арбалет. Но у каждого есть излюбленное. Чаще всего это были прямые обоюдоострые конгские мечи из дорогой дымчатой стали. Но ценились и кривые легкие, с паутинным узором гурамские сабли. А некотором по душе были и тяжелые широкие мечи Хольда.
Каждый воин был по-своему хорош, но Санти сразу приметил того, кто не знал себе равных. Санти видел его прежде и знал, что воин – десятник Внешней Стражи. Помнится, юноша удивился: десятник был на голову ниже своих подчиненных. Но, увидев его в поединке, Санти перестал удивляться. Два гурамских кривых клинка в его длинных руках порхали, как крылья ящерицы-медовницы.
Сейчас десятник сражался одновременно с тремя воинами. Он был босиком, в коротких черных штанах. На смуглой груди – бляха-амулет. Иссиня-черные волосы собраны в пучок на затылке. Руки, перевитые жгутами мускулов, были на пядь длиннее, чем руки его рослых противников. Подвижный, как капля ртути, неутомимый, как дикий степной пес, десятник метался между тремя противниками. На каждом из них были легкая кольчуга и боевой браслет на левой руке. На головах – легкие шлемы без забрал. Вооружены они были прямыми конгскими мечами. Не боевыми, затупленными. Но и таким мечом можно было запросто изувечить человека без доспехов. Эти трое были опытными бойцами, но гурамиди играл с ними, словно змея с лягушкой. Он водил их, кружил, путал так, что его соперники постоянно оказывались друг у друга за спиной. Они сталкивались, мешали один другому, а десятник прыгал, нырял, уворачивался и все время дразнил противников, комментировал каждое неловкое движение, каждый промах… Для опытного воина обидно, когда его поучают, будто юнца. Еще обиднее, если поучения справедливы. Десятник хотел рассердить их – и у него получалось. Воины свирепели. Их движения становились менее точными. Вот один из них едва увернулся от колющего удара товарища – и осыпал его ругательствами. Десятник издевательски захохотал. На его гладком, блестящем от пота теле не было ни единой царапины. Зато сам он при случае не упускал возможности оставить красную черточку на незащищенной щеке или ноге. Конгские мечи с шумом рассекали воздух. Пожалуй, теперь удары наносились всерьез. Лица солдат покраснели, грудные клетки вздымались под кольчугами. Сабли в руках десятника тихонько пели, то сливаясь в два сплошных веера, то замирали, вспыхнув отраженным пламенем солнца. Поединок затягивался, и с десяток солдат уже глазели на сражающихся, подзуживали, бились об заклад… Дело становилось нешуточным. Три воина, забыв об осторожности, рубили, как мясники. Десятник вертелся волчком на кривоватых ногах. Вот его сабля скользнула под подбородок широкогрудого мечника и разрезала кожаный ремешок. Шлем упал с головы и покатился по песку. Зрители завопили и затопали ногами. Тем временем второй воин едва не отсек руку самому десятнику, но тот успел уклониться и даже чиркнуть острием по предплечью нападавшего.
72 
