Стрелять. В упор. Глядя в ненавидящие, озверевшие глаза, прямо в чёрное око аркебузы. Стрелять в глаза собственной смерти. Целься! Огонь!
Падают люди...
Шаг, выстрел. Шаг, выстрел. Шаг...
Рукопашная.
Наконец-то.
...Латники прошибают конскими телами левый фланг желтых камзолов, опрокидывают пехоту. Иглы палашей окрашиваются алым. Вперёд!
Камзолы бегут. Латники догоняют и рубят; под копытами лошадей трещат дешевые пики и дорогие аркебузы. Валятся тела. Крики. Стоны. Вопли.
Во главе конного строя мчится на чёрном жеребце юноша в белой рубахе. Ветер рвёт кружева, треплет непослушные русые кудри. В глазах горит бешеный огонь. В руке юноша сжимает лёгкую шпагу с узорчатым эфесом, с длинным прямым клинком, витой шнур – синий с золотом – запачкан кровью.
На пути конного вала встаёт, ощерившись пиками, желтокамзольный строй...
Против лошадей, пику – опустить!
Пики.
– Ждать, – голос подобен океану – спокоен и глубок, за спиной – полсотни латников личной охраны герцога, пистолеты заряжены, замки заведены…
Ждать.
На гребнях рокантонов полыхает солнце… стекает по металлу, плещет в глаза…
…Глупый мальчишка… Достаточно видеть спину герцога… даже не лицо… лица не видно – спина, она очень старается не дать слабины, стать камнем… Что будет, если герцог внезапно повернётся и взглянет в глаза верному лейтенанту? Потерянно и жалко… конечно, будет гнев… но тоже – потерянный и жалкий. Трогель, скажет герцог… Трогель… И тогда ничего не останется, как взять стоящих за спиной…
Солнце. Пыльный беззвучный пейзаж перед глазами… кони, люди…
Говорят, батистовая рубаха совершенно не держит удар – ни палашом, ни пикой…
Ни пулей.
Якоб Трогель
швейцарец, 32 года, лейтенант,
командир личной охраны герцога Орсини
Я не люблю опаздывать.
– Трогель, – сказал герцог, синий камзол потемнел между лопатками, – Трогель...
Обернись, мысленно попросил я, пожалуйста, Джерардо... чтобы в твоих глазах я увидел гнев, ярость, безумие... что угодно! Кроме надлома, звучащего в голосе.
Джерардо!
Пятно пота на синей спине...
– Марш! – скомандовал я, стервенея. Конь почувствовал мое настроение, рывком выметнулся вперед...
– Я сам поведу, – внезапно сказал герцог, поднял руку в коричневой охотничьей перчатке. Я натянул повод, останавливая жеребца...
– Сам.
Он не обернулся.
...Второй день у меня левый глаз мокрый, а люди думают, что лейтенант Трогель плачет. Контузия, будь она проклята! Левое ухо до сих пор не слышит, в глазах время от времени темнеет – чертов пушкарь! – ядро превратило в кровавые брызги гнедого... Меня же словно великанская рука взяла за шкирку, вынула из седла и от души шмякнула в землю. Щека дергается...
Голова болит.
Лейтенант плачет.
...– Ты пришел утешать меня. Не правда ли, Якоб?
Сильная женщина. Дочь графа ди Попони, стройная черноволосая красавица с карими глазами – Анжелика Орсини, герцогиня... Мать Антонио, глупого и мертвого мальчишки. Как холодно бывает в этих дворцах...
В штольне – и то теплее.
– Знаю, ты хочешь мне помочь...
– Да, – сказал я, чувствуя себя колодой для рубки дров... Громоздкой и упрямой, как только может быть упрям итальянский дуб.
– Ты хорошо умеешь утешать, Якоб... Только утешения эти – мужские. Понимаешь?
Скажи: понимаю. Скажи: мне жаль. Антонио был хорошим парнем, мы все его любили... Скажи: нам будет не хватать его... Скажи...
– Нет.
Она судорожно вздохнула.
– Ты честен, лейтенант, – сказала медленно. – Только мужчина может быть так жестоко честен. Молчи! Сейчас ты скажешь, что Тони стал бы хорошим герцогом, настоящим мужчиной, воином, которым гордился бы род. Молчи! Пусть это правда – все равно молчи. Будущее умерло, скажешь ты. Это большая потеря, кивнет капитан Умбарто, его поддержит Джованни Боргези, того – Сколло делла Фьорца... Будущее – умерло. Мужчины! Вы не понимаете, почему мы плачем...
Матерям плевать на то, кем могут стать их сыновья – полководцами, герцогами, наемниками... не отворачивай глаз, лейтенант! Нам – плевать. Потому что не свое будущее мы в вас любим – мы любим вас. Глупых, тщеславных мальчишек, хвастливых и наивных... Вас самих, какие вы есть. Вы украли наши сердца, жестокие мальчишки... Мальчишки, которые никогда не вырастут. Я помню, Якоб, как Тони плакал над задохнувшимся щенком. Помню тепло, когда он прижимался к моим коленям. Помню, какие у него были глаза, когда он улыбался и когда злился. Я – помню. Этого достаточно. Иди, Якоб, и отдай свои утешения тому, кому они нужнее... Иди к Джиро. А мы с твоей матерью поплачем. Вы украли наши сердца, жестокие мальчишки... Вы украли наши сердца...