Нката не перебивал ее. Он встал перед старшей надзирательницей, прикрывая ее от ветра своей широкой спиной.
— Поэтому я стала наблюдать за ней. Когда ее перевели в общий блок, она оказалась в опасности. Среди заключенных существует определенная иерархия, и низшие из них — это детоубийцы. Так что ей надо было держаться вместе с другими преступниками первой категории, чтобы избежать неприятностей. Но ей было все равно, как к ней относятся, и это стало для меня еще одной загадкой. Сначала я думала, что она ведет себя так потому, что считает свою жизнь конченой, и хотела поговорить с ней об этом. Мне это казалось моим долгом, и, поскольку тогда я вела программу самаритян…
— Самаритян? — переспросил Нката.
— Это специальная программа посещений заключенных, которая ведется у нас в тюрьме. Если заключенный хочет в ней участвовать, то он сообщает об этом кому-нибудь из персонала.
— Катя хотела участвовать?
— Нет. Никогда. Но я воспользовалась этой программой как предлогом, чтобы побеседовать с ней. — Она всмотрелась в лицо Нкаты и словно прочитала в нем что-то, потому что с нажимом произнесла: — Я хорошо выполняю свою работу. Сейчас программа разбита на двенадцать ступеней. Количество посещений увеличилось. У нас улучшились показатели по реабилитации, мы добились упрощения процедуры для посещения заключенных-матерей их детьми. Я хорошо выполняю свою работу. — Она отвернулась от полицейского, посмотрела на проезжую часть, где вечерний поток машин лился на север, в жилые пригороды. — Она ничего этого не хотела, и я не могла понять почему. Она сопротивлялась депортации в Германию, и этого я тоже не могла понять. Она ни с кем сама не заговаривала, только отвечала, если к ней обращались. Но зато она все время наблюдала. И в конце концов заметила, что я тоже наблюдаю за ней. Когда меня перевели в ее сектор — это произошло позднее, — мы стали разговаривать. Она начала разговор первой, что меня сильно удивило. Она спросила: «Почему ты наблюдаешь за мной?» Я помню этот момент. И что последовало за ним. Это я тоже помню.
— В этой игре она держит все козыри, мисс Маккей, — сказала Нката.
— Она не будет меня шантажировать, констебль. Катя могла бы уничтожить меня, но я знаю, что она этого не сделает.
— Почему?
— Есть вещи, которые просто знаешь, без всяких «почему».
— Мы говорим о бывшей заключенной, об убийце.
— Мы говорим о Кате.
Старшая надзирательница оттолкнулась от столба и пошла к светофору, чтобы перейти дорогу и вернуться в тюрьму. Нката шагал рядом с ней.
— С раннего детства я знала, что я не такая, как все. Наверное, мои родители тоже заметили это, потому что я любила переодеваться в мужскую одежду — в солдат, пиратов, пожарных. Но никогда не воображала себя принцессой, или медсестрой, или мамой. Это ненормально, а когда тебе исполняется пятнадцать лет, то больше всего тебе хочется быть такой, как все. Быть нормальной. Я перепробовала весь арсенал: короткие юбки, высокие каблуки, глубокие вырезы, все дела. Я увивалась за мальчишками и трахалась с каждым, кого удавалось залучить. Но однажды в газете я увидела объявление, в котором женщины искали других женщин. Я позвонила. Ради шутки, говорила я себе. Для прикола. Мы встретились в спортивном клубе, вместе поплавали в бассейне, выпили кофе и затем пошли к ней домой. Ей было двадцать четыре года. Мне девятнадцать. Вместе мы были пять лет, пока я не пошла работать в тюрьму. А потом… Я не могла продолжать вести такую жизнь. Мне это казалось слишком рискованным. Ну а потом моя сестра заболела, я взяла к себе ее детей, и на долгое время мне этого хватало.
— Пока не появилась Катя.
— У меня было множество сексуальных партнеров, большинство из которых мужчины, но любила я только дважды. Оба раза — женщин. Одна из них — Катя.
— Как долго это продолжается между вами?
— Семнадцать лет. То угаснет, то опять загорится с новой силой.
— Вы думаете, что дальше все так и будет?
— С Ясмин посередине, вы хотите сказать? — Она взглянула на Нкату, будто пытаясь найти в его молчании ответ на свой вопрос. — Если можно сказать, что мы сами выбираем, кого любить, то Катю я выбрала по двум причинам. Она никогда не говорила о том, что привело ее в тюрьму, поэтому я знаю, что она умеет держать язык за зубами и не станет болтать обо мне. И во-вторых, я видела, что она хранит в себе огромный секрет, и решила, что это любовник или любовница, оставшаяся на свободе. То есть мне показалось, что я ничем не рискую, завязав с ней отношения. Когда она выйдет, то вернется к нему или к ней, а я получу шанс забыть обо всем, что между нами было, и проведу оставшуюся жизнь целомудренно, но в то же время зная, что у меня было что-то…