— Ей страшно. Мне кажется, она просто не хочет, чтобы ты знал насколько.
— Но я же ее брат.
— Может быть, именно поэтому.
Он задумался, осушил свой стакан и смял его в руке.
— Она всегда заботилась обо мне. В детстве. Когда мама… ну, ты знаешь нашу маму. У нее всегда были марши протеста. Судебные дела. Не всегда, конечно, но, когда надо было привязать себя к какому-нибудь дереву или пронести плакат против чего-нибудь, она никогда не отказывалась. Уезжала, и все. Иногда на несколько недель. И тогда все держалось на Чайне. Не на мне.
— Поэтому ты чувствуешь себя в долгу перед ней.
— Еще как. Да. Я хочу помочь.
Дебора задумалась: его желания полностью отвечали ситуации. Взглянув на часы, она решила, что пора.
— Пойдем со мной, — сказала она. — Есть одно дело.
12
В утренней комнате особняка Сент-Джеймс увидел огромную раму вроде тех, на которых ткали гобелены. Только здесь была колоссальных размеров вышивка. Рут Бруар молча наблюдала, как он разглядывал раму с натянутой на ней канвой и висящую на стене законченную работу, похожую на ту, которую он уже видел в спальне.
Сюжетом громадной вышитой картины была Франция во Второй мировой войне: линия Мажино, женщина, собиравшая чемоданы. Двое детей — мальчик и девочка — наблюдали за ней, а на заднем плане бородатый мужчина в молитвенном одеянии стоял, держа на ладони раскрытую книгу, а женщина одного с ним возраста плакала и успокаивала мужчину, который был, наверное, ее сыном.
— Какая замечательная работа, — сказал Сент-Джеймс.
На открытом бюро лежал конверт из манильской бумаги, который Рут Бруар положила туда, прежде чем впустить посетителя.
— Для меня это лучше психоанализа, — сказала она, — и гораздо дешевле.
— И сколько ушло на это времени?
— Восемь лет. Но я тогда не торопилась. Некуда было.
Сент-Джеймс поглядел на нее внимательно. Все в ней говорило о болезни — и подчеркнуто осторожные движения, и напряженное лицо. Но ему не хотелось не то что называть болезнь своим именем, но и вообще говорить о ней, так убедительно поддерживала Рут иллюзию жизнестойкости.
— И сколько таких вы запланировали? — спросил он, переводя взгляд на неоконченное полотно на подставке.
— Столько, сколько понадобится, чтобы рассказать всю историю, — ответила она. — Вон та, — кивнула она на стену, — та была первая. Грубовата немного, но с опытом пришло качество.
— Она рассказывает важную историю.
— Я тоже так думаю. А что с вами случилось? Я знаю, задавать такие вопросы считается грубостью, но мне сейчас не до условностей. Надеюсь, вы не возражаете.
Он бы наверняка возражал, если бы вопрос исходил от кого-нибудь другого. Но в ней чувствовалась такая способность к пониманию, которая превосходила всякое праздное любопытство и превращала ее в родственную душу.
«Возможно, — подумал Сент-Джеймс, — это потому, что она сама уже так очевидно умирает».
Он ответил:
— Автокатастрофа.
— Давно?
— Мне было двадцать четыре.
— А, простите меня.
— Совершенно не за что. Мы оба были пьяны в дым.
— Вы и ваша дама?
— Нет. Старый школьный друг.
— Который, разумеется, был за рулем. И отделался парой синяков.
Сент-Джеймс улыбнулся.
— Мисс Бруар, вы, случайно, не колдунья?
Она ответила ему улыбкой.
— К сожалению, нет. Уж я бы не упустила возможности наложить пару-тройку заклятий.
— На какого-нибудь счастливчика?
— На моего брата.
Она развернула стоявший у стола стул с прямой спинкой к комнате и опустилась на него, положив на сиденье руку. Потом кивнула на соседнее кресло. Сент-Джеймс сел и стал ждать, когда она объяснит, зачем позвала его снова.
Через минуту все прояснилось. Она спросила, знаком ли мистер Сент-Джеймс с законом о наследовании на острове Гернси. В таком случае ему, может быть, известны ограничения, которые этот закон налагает на завещателя с точки зрения распределения денег и собственности? Система, прямо скажем, архисложная, корнями уходящая в норманнское обычное право. Его важнейшей характеристикой является сохранение собственности в пределах семьи, а отличительной чертой — невозможность лишить своего отпрыска наследства, будь он хоть трижды беспутным. Дети имеют право наследовать определенную долю имущества родителей, каковы бы ни были их взаимоотношения.