56 
И там, в слабом свете звезд и маяка в мессинском порту, она увидела темный силуэт — тело ее возлюбленного, медленно покачивающееся в петле.
Безжизненным, бесцветным голосом мать сообщила:
— С тех пор я не ведаю покоя, ибо знаю, что он мучается в аду. Он теперь в лесу самоубийц, где гнездятся гарпии, — ведь он повесился в собственном доме.
Альфонсо, все еще сидящий на полу рядом с ней, нежно погладил мать по руке.
— Мама, Данте написал всего лишь аллегорию. В худшем случае отец сейчас в чистилище — он же не ведал, что творит. Когда я с ним разговаривал, он даже не осознавал, что находится в Мессине. Нельзя осудить человека за то, что он сделал в помрачении рассудка, — а Бог ведь сострадательнее и мудрее людей.
Мать с жалобной надеждой взглянула на него, потом повернулась ко мне.
— Санча, а ты в это веришь?
— Конечно, — солгала я.
Но если хоть каплю полагаться на слова Данте, король Альфонсо II должен был сейчас пребывать в седьмом круге ада, в реке крови, в которой варятся души «тиранов, что чинили грабеж и кровопролитие». Если есть на свете хоть какая-то справедливость, он будет сидеть рядом со своим отцом Ферранте, мучителем, создателем галереи мертвецов.
Там ему было самое место — в глубине преисподней, в клыках у сатаны, в месте, отведенном для величайших предателей. Ибо он предал не только свою семью, но и весь свой народ. Там нет ни серы, ни огня, ни жара — лишь беспредельный холод, жестокий и пронизывающий.
Такой же холодный, как сердце моего отца. Холодный, как взгляд, который я так часто ловила в зеркале.
Мать осталась в Неаполе. Она медленно оправлялась от своих скорбей. Я же отчаянно молилась Богу, в котором сомневалась: «Сохрани мое сердце ото зла, не допусти, чтобы я сделалась такой, как мой отец». В конце концов, я ведь уже убила человека. Я часто просыпалась, задыхаясь и чувствуя брызги горячей крови на лбу и щеках; мне мерещилось, что я сейчас сотру кровь с глаз и увижу изумление в умирающих глазах моей жертвы. «Благородное деяние» так говорили все. Я ведь спасла короля. Возможно, я и вправду спасла Феррандино, но все-таки в том, чтобы отнять жизнь у человека, не было ничего благородного.
Несмотря на трагическую смерть моего отца, обстоятельства которой скрыли от народа и слуг и никогда более не обсуждали даже в кругу семьи, жизнь в Неаполе снова стала счастливой. Феррандино с Джованной обвенчались, устроив великолепную свадьбу; дворец был подновлен и опять превратился в роскошное жилище, а сады начали расти снова. Джофре под влиянием Альфонсо сделался почтительным супругом.
Прошло пять месяцев. К маю 1496 года я наконец-то начала понемногу ощущать довольство жизнью; мне больше не снилась по ночам теплая кровь и артиллерийская канонада, мне не мерещился, стоит лишь сомкнуть веки, покачивающийся в темноте труп отца. Я располагала обещанием Феррандино о том, что мы с мужем останемся в Неаполе. Я наслаждалась обществом матери и брата и больше ничего не хотела. Впервые я начала лелеять мысль о том, как буду растить своих сыновей и дочерей в Неаполе, среди родственников, от которых дети будут видеть лишь любовь.
Однако же у Папы Александра были другие планы.
Я ужинала с матерью и братом, когда появился Джофре с листом пергамента в руках. На его лице явно читался ужас. Я сразу же заподозрила, что он должен рассказать мне о содержании письма и что его страшит моя реакция.
И у него были все основания бояться. Письмо было от его отца. Я справедливо предположила, что между нами произойдет неприятная сцена, потому извинилась, встала из-за стола, и мы отправились обсудить этот вопрос наедине.
По словам Александра, «война в Неаполе напомнила нам о нашей смертности и хрупкости всякой жизни. Мы желаем дожить отпущенные нам годы в окружении наших детей».
Всех, включая Джофре и в особенности его жену.
Я подумала о графе Марильяно, который навестил тогда нас в Сквиллаче по приказу Александра, когда меня обвинили в измене Джофре. Граф тактично предупредил меня, что настанет день, когда его святейшество не сможет долее сдерживать своего любопытства: он захочет собственными глазами взглянуть на женщину, на которой женился его младший сын. На женщину, о которой говорят, будто она красивее его собственной любовницы, Ла Беллы.
Я ругалась и потрясала кулаками перед носом у бедного трусливого Джофре, твердила, что не поеду в Рим, хоть и понимала, что все мои возражения тщетны. Я отправилась к Феррандино и умоляла его уговорить его святейшество позволить мне остаться в Неаполе, но мы оба знали, что слово короля имеет куда меньший вес, чем слово Папы. Ничего нельзя было поделать. Я так долго ждала возвращения в Неаполь, и вот его снова отобрали у меня.
56 
