86 
В Тревиньяно солдаты Хуана провели ожесточенное сражение, пока он слал им указания, держась в стороне. Это оказалось нелегко, но все же армия Александра захватила замок и разграбила город.
Но отдохнуть солдатам не дали, поскольку семейство Орсини, возглавляемое их патриархом Карло, заняло денег у французов и наняло армию из тосканцев и умбрийцев. Они двинулись на юг, к крепости в Сориано — ее держал кардинал Орсини, считавший, что власть Папы над церковью следует ограничить и что уж тем более Папе не стоит совать нос в мирские дела знати Папской области.
Армия Хуана была вынуждена встретиться с врагами здесь, в нескольких днях езды к северу от Рима. Орсини оказались умными стратегами; они быстро заманили часть войска гонфалоньера в сторону, разбили его и ринулись в контратаку. На этот раз Хуан очутился в гуще сражения и не смог бежать куда-нибудь в более безопасное место. Он был легко ранен в плечо и потерял пятьсот человек.
Несомненно, подобный исход никогда не приходил ему в голову. Он немедленно отступил, а его армия капитулировала.
Теперь за обедом Александр кипел от злости. Он вскакивал с кресла, расхаживал по залу и кричал — поносил Хуана за его идиотизм, а себя за то, что не приобрел больше солдат, больше лошадей, больше мечей. Он клялся, что опустошит все сундуки в Риме, продаст даже собственную тиару…
Но по большому счету его святейшество был человеком практичным. Он заключил сделку с Орсини, получив от них пятьдесят тысяч золотых дукатов и две крепости в обмен на обещание прекратить войну. Александр также согласился просить моего дядю, короля Федерико, чтобы тот отпустил пленников-Орсини, которых до сих пор держали в Неаполе. А тем временем он велел Хуану вернуться домой.
Осенние дни в Риме несут с собой прохладу — предвестье зимних холодов. Многие в Италии сказали бы, что зима здесь теплая: ведь снег лишь изредка ложится на старинные здания и дворцы. Но я привыкла к зиме, которая мало чем отличалась от лета, и потому ожидала приближающейся римской зимы с некоторым страхом.
Я старалась проводить как можно больше времени в одиночестве, без моих фрейлин. Я никогда толком не умела таиться и скрывать, а мое открытие — истинная природа отношений между Лукрецией и ее отцом — до сих пор не давало мне покоя. Втайне я сердилась на Чезаре. Будь я мужчиной, говорила я себе, я давно бы уже убила Александра, чтобы защитить Лукрецию, и наплевала бы на последствия.
На самом же деле я тоже оказалась в положении соучастницы, ибо хранила ужасную тайну из боязни за собственную жизнь. Я была ничем не лучше их. Я была прелюбодейкой, обманывающей собственного мужа. И потому я старалась оставаться Лукреции хорошей подругой. Она начала на свой лад доверять мне, — хотя теперь я понимала, почему она никому не может доверять полностью. Мы вместе танцевали на празднествах, смеялись, играли в шахматы (Лукреция была истинным мастером и всегда выигрывала), а иногда отправлялись прокатиться верхом в римские сосновые леса, в сопровождении наших фрейлин и стражников.
Однако наша дружба тревожила меня; я не могла забыть, с какой ревностью отнеслась ко мне Лукреция, когда думала, что я могу отнять у нее внимание отца. Не могла забыть и искреннего восторга, который звучал в ее голосе в момент совокупления с Александром.
Я пыталась мысленно оправдать ее, как мог бы оправдать Альфонсо: возможно, прожив столько лет при этом развращенном дворе, она просто перестала различать грань между добром и злом. Или, возможно, она лишь изображала восторг, чтобы защитить себя от гнева Александра.
Я мало ела, худела и целыми днями бродила по огромному, запутанному саду дворца Святой Марии, словно привидение. А по ночам скользила по нему, словно темный призрак, спеша на встречу с Чезаре.
Двадцать четвертого января 1497 года Хуан, великолепный герцог Гандийский, прославленный гонфалоньер и полководец Церкви, въехал обратно в Рим — на этот раз с еще большей помпой и торжеством, как будто он вернулся не с поражением, а с победой.
Его святейшество непрестанно возносил хвалы своему бесталанному сыну; все ругательства, которые он обрушивал на голову Хуана во время войны, были позабыты. За обедом мы слушали, как Папа рассказывает Хуану, что он — величайшая надежда папского престола и что он прославит дом Борджа, как только достаточно оправится и сможет вернуться в битву. Хуан же выслушивал все это с обычной своей высокомерной улыбочкой. (Правда, при этом так и не упоминалось, когда же именно можно ожидать «выздоровления» Хуана. И я так и не заметила ни малейших признаков раны, заставившей его бежать от врага.)
86 
