88 
— Можешь располагаться, — все так же отрывисто бросил Август.
Мадленка, поколебавшись, положила на стол узелок, где было платье и четки, и села напротив гобелена, с преувеличенным вниманием разглядывая его. Двое стражей остановились в дверях, и Август сделал им знак выйти. Сам он расхаживал по комнате взад-вперед, и это мельтешение раздражало Мадленку. Она хотела, чтобы он ушел и она могла остаться наедине со своей печалью.
— Ты и впрямь Магдалена Соболевская? — спросил Август, остановившись возле нее и глядя на нее в упор.
— А ты что, не видел? — мрачно спросила Мадленка, тяжело переживавшая свой недавний позор.
— Скажи мне: это ты убила мою мать? — Нет.
Август снова заметался.
— Но тогда кто?! — крикнул он. — Кто?
— Может быть, у нее были враги? — предположила Мадленка.
— У нее? Нет! Это было благороднейшее создание на свете!
Мадленка вспомнила, какими словами покойную княгиню честил фон Ансбах, но благоразумно воздержалась от возражений.
— Да и глупо с моей стороны верить тебе, — заключил Август неожиданно. — Прощай!
В сущности, все начиналось не так уж плохо. У Мадленки были свои покои, к ней приставили служанку — боязливую девушку, которая общалась с госпожой с явной неохотой; Мадленка заключила из этого, что, должно быть, среди обитателей замка она слывет чудовищем. Такое предположение немало ее позабавило.
Когда наутро ей принесли пищу, она потребовала, чтобы ту проверяли. Поднялся невероятный шум, дело дошло даже до епископа Флориана, но когда он начал увещевать ее, Мадленка придвинула к нему тарелки и предложила отведать из них первым, раз он ничего не боится.
Епископ почему-то делать этого не стал. Он удалился и вскоре прислал своего человека, который отныне стал проверять все кушанья, подаваемые Мадленке; таким образом, с этой стороны она могла считать себя более или менее в безопасности.
Хотя при ней практически неотлучно находилась стража, никто не воспрещал ей выходить во двор гулять или посещать службу в церкви. Мадленке приходилось нелегко: стоило ей появиться где-то, и сразу же начинались перешептывания, десятки глаз беззастенчиво разглядывали ее; бывали случаи, когда ей кричали: «Убийца!»
Она старалась держаться непринужденно, но внимание, объектом которого она была, угнетало ее. Обрадовалась она только встрече с отцом — он сообщил, что попытается пожаловаться королю на произвол князя, но вид у пана Соболевского был унылый, и Мадленка засомневалась, выйдет ли толк из его замысла. Крестоносец сказал ей, что она ни на кого не должна полагаться, и ему она верила. Какое, в конце концов, дело великому королю до переживаний его скромной подданной?
«Если мне станет совсем невмоготу, — думала она, — я покончу с собой». Ее не обыскивали, и кинжал фон Мейссена по-прежнему был при ней.
Суд начался в ближайший понедельник. Председательствовал князь Доминик; роль обвинителя выполнял епископ Флориан. Август тоже присутствовал, но только на правах заинтересованного лица. Также в зале находилось десятка два шляхтичей и несколько священников. Ксендз Домбровский исполнял обязанности писца.
В длинной и витиеватой речи епископ напомнил присутствующим, для чего они здесь собрались. Произошли чудовищные преступления, и долг суда — установить истину. Убийство матери-настоятельницы, которую они все хорошо знали, не должно остаться безнаказанным, как и гибель княгини Гизелы.
Возможно, случайно, а возможно, нет, в обоих делах оказалось замешано одно лицо, которое кое-кому представлялось Михалом Краковским, но на самом деле является переодетой девушкой. Мадленка, с волнением слушавшая Флориана, так и не поняла, кем же ее считают: свидетельницей или все же преступницей. Она не успела уяснить для себя этот важный вопрос, так как ее вызвали для дачи показаний.
Сначала у Мадленки спросили ее имя, откуда она родом и где живет, а затем епископ Флориан предложил ей рассказать свою историю, начиная с того, почему было принято решение отдать ее в монастырь святой Клары. Мадленка, ничего не утаивая, поведала, как ее мать болела и дала обет, как она выздоровела и узнала, что мать Евлалия…
— Прошу прощения, — проговорил молодой священник, сидевший по правую руку от прелата, — я должен задать вопрос. То есть было решено отдать тебя в монастырь во исполнение чужого обета, так?
Мадленке подумалось, что она и так выразилась довольно ясно, но внезапно она вспомнила наказы Боэмунда фон Мейссена и похолодела. Леший его знает, что скрывается в реальности за таким невинным вопросом.
88 
