10 
Не вышло, не получилось, реакция оказалась преждевременной – кто-то ушлый шепнул ей в ее розовое ушко о том, что он никогда не был женат, что он солгал ей, и она приняла решение не связываться с лжецом, она одним махом перерезала все кровотоки, которые так крепко держали их вместе и на время их пылких встреч превращали в единый организм. Он где-то слышал (ха-ха), в каком-то шоу или вычитал из популярных глянцевых журналов, что с любовью не шутят, что маленькая ложь порождает большое недоверие (ха-ха-ха!)… Он знал это с самого рождения, с пахнувшего подгорелой манной кашей детства, о любви, о сильном чувстве, сделавшем его красавицу мать черной богомолкой после смерти мужа, его отца… Она умерла с тоски. Вот и он после ухода Маши чувствовал себя потерянным, находящимся в бессознательном состоянии, иначе как объяснить то количество женщин, с которыми он проводил долгие вечера и ночи, изводя и себя, и этих кошек, ласковых и царапающихся своими длинными лакированными когтями (вот тебе, милый, моя роспись на твоей нежной коже, иди теперь, объясняйся с женой! А если бы он действительно был женат?!) и не понимая, что с ним происходит. Словно демонстрировал ей, невидимой Машеньке, свою мужскую состоятельность и тех женщин, которые готовы разорвать его на части, вот, Машка, смотри, я им всем нужен, а тебе нет, куда ты, черт тебя подери, делась? Она не отвечала на телефонные звонки, не было ее и дома. Сестра Оля лишь пожимала плечами, и ее глумливый взгляд раздражал его неимоверно, так и хотелось дать ей затрещину. Один раз он припер ее к стене в буквальном смысле слова, чуть не задушил, мол, где Машка, но она только улыбалась своими бледными губами: уехала Маша, отдохнуть решила от тебя, от твоей жирной лжи – читал он в ее немом взгляде. Правда, Оля могла не знать об их отношениях, Машка, как он полагал, ничего ей не рассказывала. Или рассказала? Но что? Пожаловалась на то, что он не может решиться бросить жену, что пользуется ею, Машей, как красивой и удобной вещью? Вообще-то да, Машка могла в порыве отчаяния пожаловаться старшей сестре. Или младшей? Какая, в сущности, разница, главное, Маша исчезла, уехала. И раз Ольга была такая спокойная и не волновалась, значит, Машка спряталась в надежном месте. Укрылась от холодных ливней и ранних осенних снегопадов в какой-нибудь теплой стране, забилась в какой-нибудь отель, где ела теперь жаренные в масле мидии и банальные пирожные со взбитыми сливками. Дурочка. Не могла подождать еще немного.
…Женщина застонала и забросила свою тонкую, почти невесомую руку ему за голову, хлестнув его по уху. Он тотчас вскочил и, голый, принялся искать в темноте комнаты свою одежду. Запрыгал упруго на одной ноге по толстому ковру, надевая брюки. Ба, да он был при полном параде: темный костюм, светлая рубашка, вот дурак-то, и чего ради вырядился? И портфель свой кожаный, рыжий, набитый бумагами, разыскал, прижал к груди, где колотилось сердце: а вдруг его ограбили? Пить украдкой горячий кофе в чужой кухне не хотелось, поскорее бы домой, в свой скит, в свою Оптину Пустынь, забиться в нору и прийти в себя. Но как прийти в себя, когда Маши нет? Где отыскать ее, чтобы выпросить прощения, чтобы зацеловать ее, дурочку, до ссадин на подбородке, до бесчувствия? Деловой Чаплин, ценящий тот факт, что Маша и ведать не ведала о его состоянии (обеспеченности, богатстве, называй, как хочешь), и тот скулил, тосковал по Машке, что уж говорить о Чаплине-романтике, по уши влюбленном в эту райскую птицу Марию. Шляется сейчас где-то по восточному базару, в бирюзовых льняных шортах и оранжевой майке, похрустывая, играя ракушечными простенькими бусами, и, поднимая сандалиями рыжую горячую пыль, разглядывает цветные холмики пряностей… Или, и об этом ему было особенно больно думать, меряет своими стройными белыми (загар еще не успел пристать к ней) ножками периметр голубого, с мраморной кромкой, бассейна, сводя с ума голых загорелых и блестящих, словно смазанных маслом, бездельников, развалившихся в полосатых полотняных шезлонгах и мысленно раздевающих его девочку. Хотя бы позвонила, накричала, что, мол, устала ждать, сколько можно жить с воображаемой ведьмой-женой, я все знаю, у тебя никого нет, ты мне просто бессовестно врал, смеялся надо мной… Она и звонить не стала, не предупредила, уехала, бросила его в сырой и холодный колодец, кишащий голодными остервенелыми бабами… Как крокодилы.
– Как крокодилы, – он сказал это уже вслух в подъезде, скатываясь по лестнице, как пьяный, не касаясь липких грязных перил…
10 
