— Но на свалку наш Васенька всё равно таскался, — проницательно заметил Гелька.
— Его там ржавые бабки приваживают, — сказал Янка.
— Не бабки! — огрызнулся Васька. — Я хотел посмотреть, где папа Ерёма жил.
— Папа Ерёма жил в «Курятнике», — сухо напомнил Гелька.
— «Курятник» же разломали! А сперва он жил на свалке… пока с бабками не поругался. Они его теперь вспоминают и жалеют… А вы тоже на свалку ходили, я знаю!
Гелька и Янка быстро переглянулись.
— Мы — по делу, — сурово сказал Гелька. — А тебе туда соваться нечего. И нечего спорить, когда старшие говорят…
— Подумаешь! — роботёнок дерзко мотнул антенной.
— Ничего не «подумаешь», — поддержал Гельку Янка. — Ты, Васька, не вредничай, мы тебе всё равно что родственники. Мы из-за тебя пальцы кололи. У меня потом два дня болел, я играть не мог.
— Я тоже колол, — напомнил Алёшка Листик.
— И Листика слушайся, — дипломатично сказал Гелька. — А то у него будут неприятности в школе.
— Уже, — вздохнул Листик.
Васька засопел носом, сделанным из рожка от чайника, и сказал:
— Все на одного. Воспитатели…
Васька жил у Листика.
— Пошли, — сказал Листик. — Попрошу бабушку подогнать на тебя костюм.
Васька был маленький — Алёшке по плечо. Глядя им вслед, Янка усмехнулся:
— А мы правда как воспитатели.
Гелька кивнул:
— Ага… Пока Васьки не было, никогда не думал, что могу такие речи говорить. Про послушание… Как тётя Вика!
— А всё-таки он ничего роботёнок, — сказал Янка. — Хорошего парнишку мы склепали.
— «Мы», — засмеялся Гелька. — Если бы не твой дедушка…
— Ну, я и говорю, мы все: дедушка, ты, я, Листик…
— Я думал, твой дедушка только скрипичный мастер, а он на все руки…
— Да не так уж и трудно было. По готовым-то чертежам… И главное — все материалы на месте оказались!
— Вот это — самое большое чудо… — вздохнул Гелька.
— Что — чудо?
— Что вагон оказался на месте. Приходим, а он будто никуда не уезжал. Даже колёса к рельсам, как раньше, приржавелые…
Янка задумчиво сказал:
— Я бы, наверно, решил, что всё приснилось, если бы не вторая куртка. Одна на мне, а другая — в вагоне на гвоздике. Будто не снимали. Я даже испугался. Помнишь?
— Нет, я не помню, что ты испугался. У меня у самого тогда мозги набок… Но я обрадовался. Думаю: вот хорошо, что Ерёмины чертежи теперь в двух экземплярах.
Янка тихо улыбнулся:
— И дневник Глеба. Как будто нам подарок: и тебе, и мне — пожалуйста… Гелька, ты все листы прочитал?
— Конечно. Не один раз…
— Я тоже. А стихи даже наизусть помню… Гелька, а ты говорил, что он стихов не писал…
— Я же тогда не знал ещё… Да это и не его стихи, Янка. Он же просто вспоминает старую песню.
— Не вспоминает, а придумывает. Ты прочитай внимательно.
— Я внимательно…
— Ну, ещё раз. Давай я тебе покажу.
— У меня же его дневник не с собой…
— У меня с собой. Пожалуйста! — Янка вытащил из сумки пачку потрёпанных листов. — Давай сядем… — Он продрался сквозь дикий укроп к лавочке в кирпичной нише. Гелька за ним.
В укропе прятался похожий на колючие рыбьи плавники зуболист. Гелька чертыхнулся и вскинул ноги на скамью. Янка тоже. Теперь они сидели друг к другу лицом, прислоняясь лопатками к боковым стенкам ниши. Ниша была узкая, сидеть пришлось в такой тесноте, что Гелька увидел у своего носа Янкино коричневое колено с розовыми проплешинками на месте отвалившихся коросточек. На колено упал откуда-то красный жук-пожарник. На его спинке чернел узор, похожий на человечье лицо. Вернее, на маску. Гелька сердито сдул жука, он вспомнил неподвижную маску Клоуна.
«Геля Травушкин, подари искорку…»
Янка вдруг сказал с улыбкой:
— Мы тут похожи на двух заговорщиков…
— Ага… Или на узников, которых сейчас замуруют в стене, — хмуро сказал Гелька. Кирпичи были прохладные, и он передёрнул плечами.
Янка серьёзно возразил:
— Мы не дадимся.
— Янка… А если Клоун всё ещё охотится? Если отберёт у Васьки искорку?
— Как же отберёт? Он не может без согласия.
— Ну, выманит.
— У Васьки-то? Васька не дурак.
— Да, пожалуй, — согласился Гелька.
Васька в самом деле был не дурак. За две недели жизни он прочитал кучу книжек и все учебники для первого класса. Выучил английский язык и физику по программе радиотехникума. Недаром директорша Клара Егоровна разрешила ему ходить сразу во второй класс. Но по натуре он оказался не слишком воспитанным и к тому же чересчур самостоятельным для своего возраста. Было в нём что-то от папы Ерёмы в молодости.