Особенно,... 
64 
– Кто рожает? – недовольным, даже склочным тоном поинтересовалась уже успевшая закрыть на все замки дверь в приемном покое бабка. Эдакая классическая бабка-гардеробщица, отравляющая посетителям жизнь в любом роддоме. Независимо от того, платный он или государственный. Или симбиоз.
– Она! – ткнула в меня пальцем Динка, хотя, глядя на нас, было бы сложно предположить обратное. Я убедительно изгибалась, кривилась и стонала, хватаясь за поясницу. Динка же по-боевому дышала, напрягая ноздри и сверлила бабку прищуренным взглядом.
– А вы кто? – моментально отреагировала бабка. Я даже заинтересовалась, как Динка уложит на обе лопатки эту зарвавшуюся старушку. В том, что моя боевая Дудикова победит с десяток разъяренных бабуль, я не сомневалась. Мне просто стало интересно, как именно.
– Я? – задумалась Динка. – Я – отец!
– Хто? – ахнула бабка.
– ОТЕЦ! Все, мамаша, веди врача. Я ему свои анализы покажу, – Динуся развернула бабулю за плечи и придала ускорения в сторону регистратуру. Та пошла, недоуменно оглядываясь. Видимо, пыталась пришить мужские половые признаки к явно женской, да к тому же накрашенной Динкиной фигуре в туфлях на каблуках. Динка расхохоталась.
– Ты меня не бросишь? А то я не рожу! – пригрозила я. Потому что в присутствии подруги я была готова разродиться хоть полком, но вот без нее…
– Не брошу, – снисходительно кивнула Дудикова, пересчитывая купюры в кошельке.
– Ну, и кто тут отец? – хохотнул невысокий коренастый грузин с огромными волосатыми руками. Я испугалась. Неужели же этот только что спустившийся с гор джигит будет принимать у меня роды? Да он еле влез в белый халат.
– Я отец! – весело отреагировала Динка. Я судорожно дернула ее за рукав.
– А нельзя ли нам другого доктора? – прошептала я ей на ухо. Она дернулась и прошипела «грузины – самые лучшие гинекологи, дура. Доверься мне». А ему – ему она улыбнулась обворожительной улыбкой и протянула руки.
– Я – и отец, и мать, и святой дух. Давайте, я покажу вам мои анализы! – рукопожатие было очень комичным. Бабка-гардеробщица так с открытым ртом и наблюдала, как доктор с эдакой колоритной внешностью листает Динкины «анализы», которые были ни что иное, как несколько листов годового баланса ее медцентра, между которыми были аккуратно вложены две стодолларовые купюры.
– Прекрасные анализы. Переодевайтесь, – кивнул грузин. – Я – ваш доктор, Гиви Израилевич.
– Еще лучше, – простонала я, откинувшись на кушетке. Однако Динка, похоже, совсем не разделяла моих опасений. Они с этим Гиви Израилевичем переглянулись, как бывалые сообщники, быстренько перешли на «ты» и стали обсуждать историю моей беременности, возможные осложнения и потенциальную необходимость делать кесарево сечение.
– Она ведь первого только рожает. Вдруг еще соберется? – причмокнула Динка. Доктор с сомнением посмотрел в мою мающуюся от безделья и боли сторону. Потом кивнул.
– Значит, пусть рожает сама. Так, вы, папаша, подождите в боксе, мы вам ее привезем. А вы, дорогая, проходите в смотровую, – изрек Гиви Израилевич. Вернее, он сказал: а вы да-ра-га-я, пра-ха-ды-тэ в смат-ра-вую». Я поежилась, но делать было нечего. Динка пихнула меня в бок, и я покатилась в смотровую. Навстречу неизвестности, навстречу своей судьбе. И что интересно, поскольку в этот момент мозг мой практически отключился, а за дело взялось мое тело, я, согласно всем повадкам животного, думала только о ребенке и о себе. Мой инстинкт говорил, что сейчас не время ни для чего, кроме того, о чем я не имею ни малейшего понятия. Инстинкт гнал меня в лапы Гиви Израилевича, который через пять минут осмотра, сопровождаемого ласковыми улыбками и сальными грузинскими анекдотами, показался мне ближе, чем отец родной. Инстинкт показал мне, как надо дышать на схватках, как терпеть боль, как отдыхать. А вот про Костю инстинкт не вспомнил ни разу. Вернее, почти ни разу.
Глава 2.
В которой я продолжаю расслабляться и получать удовольствие
Отношение к миру – самое сложное понятие, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться. В контексте отношения к миру есть хорошая пословица: кому щи пусты, кому жемчуг мелок. Абсолютное большинство людей (и я не исключение) проводит массу лет в глубоком убеждении, что именно их щи абсолютно пусты. То есть, работа плоха, зарплата мала, дети невоспитанны и шумливы, мужья тоже далеки от совершенства (как будто оно есть в природе, это долбаное совершенство). А уж когда я встречаю людей, истерично жалующихся на то, что их жемчуг слишком мелок, а такое тоже неоднократно случалось, особенно среди моих туристических клиентов, которым недостаточно ярко сияли пять звезд их отелей, меня охватывало какое-то отчаяние. Я понимала, что счастья в жизни нет. Нам может быть только плохо, очень плохо, невероятно плохо, ужасно, и, в крайнем случае, терпимо.
64 
