44 
– Вы уже закончили? Я спать хочу, – бухтел Даня, но терпел. Любовь он считал чувством правильным и достойным уважения. Он радовался, когда пришедшие порознь люди в его доме понимали, что вместе им лучше, чем порознь. Когда-то и у него была девушка. Давно.
Через пару недель моего тихого и ненапряжного обитания в доме Тестовского мы с ним сильно сблизились. Не в том смысле, чтобы я стала чем-то вроде герлфренд. Ни в коем разе. Он не был в моем вкусе, так же как и я не была в его. В этом вопросе мы нашли полное понимание. И когда окончательно выяснили, что порывы души не будут никем восприняты в качестве закодированного признания в любви и приглашения в кровать, вернее, на диван с тараканами, оба расслабились и сочли возможным пообщаться поближе.
– Элис, скажи, зачем ты, маленькая московская девочка без проблем, живешь здесь, у меня?
– Я просто не могу видеть свою родню.
– Это понятно. Я встречал таких не раз. Но ты не слишком-то похожа на них. Избалованные дети, желающие угоститься свободой. Они улетают к родным гнездам, лишь только повеет ледяным северным ветром. Или их бросит парень.
– Это не про меня, – улыбалась я, наливая ему чай. Единственным местом, где можно поговорить, была кухня. Пусть в пару и влаге, но наедине.
– Я знаю. Вот и спрашиваю. Почему ты здесь, а не дома? Ведь тебя же не бросал парень.
– Не бросал. У меня не было никого, кого я в принципе могла бы назвать своим парнем. Не знаю, почему я здесь.
– А если бы тебе не дали мой адрес? Ты так и жила бы на крыше?
– Переселилась бы на вокзал. Чего пристал? – отмахивалась я.
– Странная ты. Непонятно, чего хочешь.
– Ага, а с тобой все понятно. «Всего приятней прыгнуть из окна, отринув тьму...» Однажды такое случится и со мной. Тогда все будет кончено, а пока смысл моей жизни заключен в том, чтобы сделать тебе чаю. Это правда.
– Ты молода. Семнадцать лет. Уже хочешь в окно?
– А ты не хочешь?
– Нет. Зачем? Когда-то я так и так помру. А пока можно еще поколбаситься.
– А что случилось с тобой?
– В каком смысле? – не понял Данька. – Ничего не случилось. Сижу вот, примус починяю.
– Ты мог бы, как мой братец, трахать баб. Зашибать свой трудовой кусок и мечтать о покупке стереосистемы.
– И что?
– И мог бы считать всех нас отребьем и отбросами общества. А между тем мы все тут сидим, я делаю тебе чай. Вечером сюда могут приехать менты и посадить тебя за содержание притона. Зачем тебе это?
– Я не боюсь замкнутых пространств, – произнес он и принялся молча пить чай. Мы пили его долго, я смотрела на него, он смотрел в окно. Не имелось ответов на наши вопросы, были только сами вопросы и то, как мы живем, умудряемся жить, без ответов на них.
– Я мог бы быть, конечно, но мне кажется, что ты ошибаешься. Мы – то, что мы есть.
– Просто интересно, почему. Я знаю, почему я. Хотя, может, и не знаю. Может, я просто физически не могу вынести рядом с собой всю эту бесчувственную массу людей, которая всегда только и делает, что смотрит. Смотрит, смотрит... Как отъезжает машина, как умирает человек. Как мои родители из недели в неделю твердят, что я просто сошла с ума, в то время как они сами взбесились. Но вот понять, почему ты, я совершенно не могу.
– Я? – задумался Данила.
– Ты.
– Мне двадцать восемь лет.
– Сколько? – немного удивилась я.
– Именно. Но когда-то я жил с родителями. Я был неплохим сыном, немного романтичным, немного мечтательным, не больше. Любил маму, ездил в гости к теткам, ел пироги. Я и сейчас ем.
– И что? Что из этого? При чем здесь пироги? – теребила я. Зачем мы говорили об этом? Не знаю, может, в каждом из нас жила неведомая нам самим боль, которую мы все время искали и не находили? Наверно...
– Ничего. Однажды мама погибла. Уже после того, как от нас ушел папа. Хорошо, что я уже был большой.
– Жертва развода?! – рассмеялась я и откинулась на стуле.
– Ха-ха. Я не претендую на оригинальность. Я никчемный бессмысленный аморальный тип, и если ты спрашиваешь, почему я не стал великим, – то это не ко мне. Я по-любому не стал бы никем. Но суть течения жизни такова, что всегда происходит только то, что происходит. Хорошо ли, плохо ли? Хрен его знает. Вот ты пишешь песни. Их никто не слушает, но ты упорно продолжаешь их писать. Я же вижу, как ты тренькаешь по ночам на гитаре. Зачем?
– Ни за чем. Просто пишу.
– А у меня просто погибла мама. Мне сказали, что я должен мужественно перенести утрату, что рано или поздно это происходит со всеми. Я не мог понять, что может быть нормального в смерти моей матери. Но все говорили, что пройдет время, и я приду в себя. А потом меня посадили в поезд и отправили в армию. И там долго и со знанием дела делали из меня настоящего мужчину.
44 
