69 
Он захлопнул книгу
— Это называется поэзия. А теперь проваливай.
— Прошу тебя, дядя, — взмолился я. — Я сын рикши, неотесанная деревенщина из Мрака. Расскажи мне про поэзию. Кто сочинил эти стихи?
Он недовольно покачал головой, но я засыпал его льстивыми словами: да какая у вас белая борода, да какая гладкая кожа (ха!), да какой благородный профиль и высокий лоб, сразу видно, что вы не какой-нибудь там свинопас, но настоящий мусульманин, прибывший на ковре-самолете прямо из Мекки... Ворчание сменилось довольным воркованием. Он прочел мне еще стихи — и еще, и даже вкратце рассказал подлинную историю поэзии, открытую лишь мудрецам, господин Премьер. Берусь утверждать, и в моих словах нет ничего нового, что история человечества за последние десять тысяч лет — это война умов между бедными и богатыми. От начала времен противника всячески пытаются обмануть. Бедные преуспели в мелочах — помочиться в горшок с цветком, отлупить собачку и все такое, — но общая победа осталась за богатыми. Поэтому-то в один прекрасный день мудрецы из сострадания к бедным оставили им в своей поэзии знаки и символы, это только на первый взгляд там описаны розы, прелестницы и прочие такие вещи, но на деле затронуты тайны, позволяющие беднейшему из бедных завершить десятитысячелетнюю войну на выгодных для себя условиях. Четверо величайших поэтов всех времен из числа таких мудрецов — это Руми, Мирза Галиб, Икбал... четвертого я забыл.
(Кто же этот четвертый? Хоть убейте, не могу вспомнить. Если знаете, черкните по электронной почте.)
— Дядя, у меня к тебе еще вопрос.
— Кто я тебе, учитель? Отстань от меня со своими вопросами!
— Это последний, обещаю. Скажи, а при помощи поэзии можно исчезнуть?
— Ты говоришь о черной магии? Да, можно. Об этом написано в книгах. Можешь купить такую.
— Нет, исчезнуть, но не так...
Книготорговец сощурился. Его высокий смуглый лоб был весь в крупных каплях пота.
Я улыбнулся ему:
— Ладно, забудь.
А себе я пообещал никогда больше не заговаривать с этим стариком. Слишком уж он проницательный.
От книжной пыли у меня уже слезились глаза. Я повернул к автобусной остановке, что у Ворот Дели. Во рту появился мерзкий привкус — тоже, наверное, от книжной трухи. И не надо мне было так долго возиться со старыми книгами: всякие странные мысли полезли в голову, и не по себе сделалось.
Вместо автобусов я вышел к каменным нагромождениям Старого Дели. Я и представления не имел, где нахожусь. Улицы пустели, затихали. Я огляделся. Кто-то сидел на складных стульях и курил, кто-то спал прямо на земле; над домами порхали воздушные змеи. Порыв ветра дохнул мне в лицо смрадом буйволиного навоза.
Каждый знает: где-то в Старом Дели есть квартал мясников, но мало кто видел его своими глазами. Это одно из чудес старого города—в открытых стойлах под навесами по колено в навозе стоят, понурив головы, огромные буйволы, отгоняют хвостами мух. Я жадно втягивал в себя аромат их тел и испражнений, прямо надышаться не мог! Знакомый с детства запах вытеснял из легких мерзкий городской воздух, и я позабыл все свои печали.
По мостовой загремели деревянные колеса. На дороге показалась большая повозка, запряженная одиноким буйволом. Погонщика не было в помине — скотина сама знала, куда везти. Повозка протарахтела мимо меня, на ней пирамидой громоздились буйволиные головы. Точнее, черепа с почти содранной кожей — только у самых ноздрей, как некий опознавательный знак, оставался жалкий лоскут — и с пустыми глазницами.
А живой буйвол деловито переставлял ноги, направляясь со своим смертным грузом в хорошо известное ему место.
Я пошел рядом с ним, не в силах глаз отвести от ободранных ликов смерти. Мы миновали стойла, я поглядел на упитанных живых буйволов и снова уставился на черепа. И тут — клянусь, Ваше Превосходительство! — буйвол в упряжке повернул ко мне морду и голосом, похожим на отцовский, прошептал:
Брата Кишана забили до смерти. Рад?
Когда снится кошмар и уже чувствуешь, что вот-вот проснешься, все равно страшно.
А буйвол шептал дальше:
Тетушку Лутту изнасиловали и забили до смерти. Рад? Бабушку Кусум затоптали ногами. Рад?
Буйвол в упор посмотрел на меня.
Позор! — чуть слышно произнес он и прибавил шагу.
Мне на мгновение померещилось, что на повозке лежат головы моих родных.
69 
