— Возможно, разрыв в матке, когда отходило детское место.
— Такое часто случается?
Доктор кивнул.
— А теперь я должен вас покинуть. В округе есть еще одна роженица, и мне необходимо хоть немного поспать, прежде чем отправиться к ней.
— Но как же Миранда…
Леди Радленд со страхом посмотрела на невестку.
— Я больше ничем не могу вам помочь. Нам остается только надеяться и молиться, чтобы разрывы зажили и чтобы вновь не открылось кровотечение.
— А если это случится? — упавшим голосом спросил Тернер.
— Тогда приложите чистые бинты, как это делал я, и пошлите за мной.
— А если мы все это сделаем, то, ради Бога, какая вероятность, что вы успеете приехать вовремя? — язвительно спросил Тернер, от страха и горя забыв о приличиях.
Доктор решил ничего на это не отвечать и, уходя, лишь поклонился:
— Леди Радленд. Лорд Тернер.
Когда за ним закрылась дверь, мать подошла к сыну:
— Тернер, тебе надо отдохнуть. Ты всю ночь не сомкнул глаз.
— И ты тоже.
— Да, ты прав.
Она не стала его отговаривать, потому что если бы при смерти находился ее муж, то она была бы рядом с ним. Поцеловав сына в голову, она сказала:
— Я оставлю тебя с ней наедине.
— Черт подери, мама! — Глаза его грозно сверкнули. — Я не собираюсь прощаться, и незачем говорить так, словно она умирает.
— Нет-нет, что ты!
Но по глазам матери, полным жалости и горя, можно было прочитать как раз это. Она тихо вышла из комнаты.
Тернер смотрел на Миранду. Горло сдавил спазм.
— Я должен был признаться тебе, что я тебя люблю, — скорее прохрипел, чем сказал он. — Должен. Ты ведь это хотела услышать? А я, глупец, этого не понимал. Я думал, что я просто люблю тебя в душе — без каких-либо слов, любимая. Без слов. С того самого дня в карете, когда ты сказала мне, что любишь меня.
Он замолк — ему показалось, что в лице Миранды что-то дрогнуло. Но это была его тень, падавшая ей на щеку.
— Я был потрясен, — продолжал он. — Мне не верилось, что кто-то может любить и не стремиться к тому, чтобы давить на меня. Меня удивило, что ты любишь меня и не хочешь при этом меня изменить. А я… Я не предполагал, что смогу полюбить. Но я ошибался! — Он стиснул ладони. — Я ошибался, черт меня подери, и это не была твоя вина. Не твоя, киска. Возможно, Летиции, но уж точно не твоя.
Он взял ее руку, поднес к губам и с мольбой произнес:
— Прошу тебя, дорогая. Возвращайся ко мне. Пожалуйста. Ты меня пугаешь. Уверяю тебя, я стану совсем другим.
Ответа не последовало. Хоть бы Миранда кашлянула или повернулась, ну подала хоть какой-нибудь знак. Но она лежала неподвижно, словно застыла, и его охватил такой ужас, что он стал искать жилку на запястье. Пульс прощупывался, еле слышный, но Тернер вздохнул с облегчением.
Он устало зевнул, глаза закрывались, но нет — он не имеет права спать! Он должен быть с ней. Должен видеть ее, слышать ее дыхание — да просто следить за тем, как падает свет на ее бледную кожу.
— Здесь слишком темно. — Он поднялся на ноги. — Словно в склепе.
Порывшись в ящиках шкафов и комода, он нашел свечи и зажег их, но светлее не стало. Тогда он подошел к двери, распахнул ее и крикнул:
— Мама! Оливия! Кто-нибудь!
На его крик моментально сбежались все слуги, ожидавшие самого страшного.
— Мне нужны еще свечи, — уставшим и упавшим голосом произнес Тернер.
Горничные кинулись выполнять приказ.
— Но здесь светло. — Оливия заглянула в комнату и остолбенела от страха — Миранда, ее лучшая, самая близкая подруга с детских лет, неподвижно лежала на кровати. — Она очнется?
Девушка еле сдерживала слезы.
— С ней все будет хорошо! — резко ответил Тернер. — Для этого сюда необходимо только принести побольше свечей.
Оливия кашлянула и тихо произнесла:
— Я бы хотела войти и сказать ей напоследок… что-нибудь.
— Она не умирает! — взорвался Тернер. — Слышишь меня? Она не умрет. И не смей говорить такое. Тебе не придется с ней прощаться.
— Но если это случится… — у Оливии по щекам покатились слезы, — я не переживу этого.
Тернер сорвался. Он почти что отшвырнул сестру к стене.
— Она будет жить! И, ради Бога, прекрати истерику, — негромко, но угрожающим тоном сказал он.
Сестра судорожно закивала.
Тернер отпустил ее, затем посмотрел на свои руки, словно это были чужие, не принадлежащие ему предметы.