17 
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Ну?! О, а вон и ларечек.
Немецкий, немецкий.
Ты спрашиваешь, купить ли мне мороженого. Да. Спасибо, это очень мило с твоей стороны.
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Бадер, не пойми меня превратно. Тебя я ни в чем не обвиняю, ты наверняка отличный парень. Давай уже оставим все эти войны в покое. Нина говорит, вы так и сделали, преодолели прошлое и двинулись вперед. Утверждает, что это достойно уважения. Очень может быть.
Немецкий, немецкий.
Пусть так, но сейчас мы не будем больше говорить об этом. Поговорим лучше о театре. Все- таки немецкий театр славится. Ты, я думаю, ни фига не понимаешь из того, что я говорю, да?
Немецкий, немецкий?
Да, немецкий театр, Deutscher Theater!
Да!
Вспомним хотя бы Volksbuhne, он так называется? В Берлине? А Фассбиндер? Он, конечно, делает фильмы, но кино — это тоже некоторым образом театр, до некоторого уровня, во всяком случае, понимаешь?
Немецкий, немецкий, Фассбиндер?
Да, Бадер, и смотри — мы разговариваем, мы завязали контакт, а, черт побери?!
Прости меня, но мы ходим уже несколько часов. Я хочу домой.
Немецкий, немецкий.
Тут нет какой-нибудь короткой дороги? Или, может, сядем на автобус?
Немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий, немецкий.
Слушай, это звучит как-то тоскливо. Выше голову, Бадерманн!
Немецкий, немецкий, немецкий.
Так ты все о войне? А мне казалось, мы оставили ее в покое. Это у тебя репертуар такой бедный? Или ты просто любишь рассуждать о войне, хотя именно вы — такой вот деликатный момент — вышли из нее с чувством вины и позором.
Немецкий, немецкий.
Хорошо, если хочешь, поговорим о позоре.
Немецкий, немецкий, немецкий.
Нет, Бадер, это бессмыслица. Мы все равно никогда не договоримся. Давай-ка ты закроешь рот, и мы будем идти и молча думать каждый о своем.
Немецкий.
Отлично. Я, например, люблю думать о театре. И немного о Найджеле.
Найджела?
Да, Найджела.
Найджела! Да, да!!!
А то.
Немецкий, немецкий, немецкий!
Спокойно, парень! Не будь вульгарным. Найджела привлекает своими крупными формами, это правда, но за этим фасадом трепыхается одинокое раненое сердце, зажатое в тиски кознями старого жида, ой, сейчас же забудь, что я сказал «жида», мне не следовало так говорить, это к делу не относится, а в этих широтах звучит совсем ужасно, сделай вид, что ты ничего не слышал. Но суть дела не меняется: Найджела утешает всех нас своей пищей, но кто утешит ее? Что? Ну что? Кто утешит Найджелу, Бадер?
Немецкий, немецкий, немецкий.
Ты не ответил на мой вопрос.
Немецкий, немецкий?
Можно ли тебе взять меня за руку? И не надейся!
Как вы с Бадером погуляли?
Неплохо.
Ты не хочешь говорить об этом?
Говорить особо не о чем. Мы поднялись в кабинке. И спустились пешком.
Вы разговаривали?
Он говорил, мне показалось, о войне. А я старался поддержать разговор насколько мог.
Вы смеялись?
Нет, такого я не помню.
Жалко.
Но он купил мне мороженое.
Правда?
Большое такое мороженое.
Здорово.
Под конец мы даже сдружились. Оказалось, у нас есть общие интересы.
Какие?
Я не совсем уверен. По-моему, еда и готовка. Хотя это может оказаться чем-нибудь другим.
Чем?
Я бы не хотел говорить.
Не хотел говорить?
Нет.
Нина!
Да? Что случилось?
У меня заработал рептильный мозг.
Что?
Рептильный мозг.
Да?
Это было очень странно и казалось немного нереальным, но в то же время очень реальным, понимаешь, да? Почти как театр.
Угу.
Хочешь, расскажу подробнее?
Пожалуй.
Я сидел и думал о театре, как обычно, и даже собирался записать что-то, достойное записывания, когда уловил краем глаза некое движение.
У-у.
И мозг в ту же секунду приказал выбросить в кровь какое-то сигнальное вещество, не знаю точно, как оно называлось, мне известны лишь адреналин, серотонин или допамин, возможно, это одно из них и было. Я вдруг почувствовал в спине и во лбу какое-то молниеносное возбуждение, теплый импульс, мускулы напряглись, и я понял, что еще секунда — и я взмахну рукой, левой, кажется, и впаду в панику.
Господи!
Знаешь, что это было? Что я видел?
17 
