80 
— Может, в хату пойдем?
Староста вздохнул и пробормотал:
— И то верно… Прошу в хату, гости дорогие…
Я первый вошел в сени. За мной — хозяин, а мои товарищи чуть подзадержались — Бродяга отдавал распоряжения, как нести службу.
В большой светлой комнате я увидел молодую, лет двадцати пяти, женщину, что стояла у печи и нервно мяла в руках подол передника.
— Вечер добрый, хозяйка! — поприветствовал я ее.
— И вам — добрый! — несколько нервно ответила она. Странно, но ставшего привычным за сегодняшний день белорусского акцента я в ее речи не заметил. — Садитесь, угощайтесь! — И она сделала приглашающий жест в сторону накрытого стола.
— Спасибо за приглашение, но остальных гостей подождать надо, — ответил я, оглядывая комнату.
«Так, икон нету, значит, Филипп — комсомолец или коммунист. Хотя нет, для комсомольца староват, лет тридцать пять ему. В комнате чисто и, учитывая „горку“, полную тарелок и чашек, — даже богато по нынешним-то временам. Хозяйственный Филипп мужик — видно по всему».
— Вы бы, товарищ майор, — обратился ко мне Неущенко, — проходили. Располагались.
«Да, быстро он в себя пришел! Видно, не просто так в старосты пошел», — подумал я.
— Только после вас, дорогой Филипп… Как по батюшке вас?
— Христофорыч.
— …дорогой Филипп Христофорыч… — закончил я, слегка офигев от такого хитрого имени.
Пока мы «крутили политесы», в комнату вошли и остальные участники «тайной вечери». Увидевшая их хозяйка удивилась, но не сильно. Хотя, на мой взгляд, сочетание немецкой формы на Бродяге и камуфляжа на Зельце выглядело довольно странно. Хозяин же посмотрел на Дымова, а затем шагнул ему навстречу:
— Ну, здравствуй, Алексей! — И протянул руку для рукопожатия.
«М-да, а быстро мужик соображает! Просек, что немецкая форма — для маскировки. Хотя, может, я и ошибаюсь».
— И тебе не хворать, Филипп! — ответил Дымов, пожимая протянутую руку.
— А друзей-товарищей своих не представишь, а, Алексей? А то мне как-то неудобно — гости пришли, а как звать-величать, я и не знаю… — Что удивительно, но и в речи Неущенко акцент был малозаметен.
— Это това…
— Мы сами представимся, — перебил его Бродяга.
— Я — капитан Заславский, а это, — и он показал на меня, — майор Таривердиев.
«Вот что значит опыт! — подумал я. — Шура и „шпалы“ мои срисовал, и псевдонимы мгновенно придумал!»
— Прошу товарищей командиров к столу, — церемонно произнес староста. И, садясь вместе с нами за стол, спросил у Дымова: — А ты, Алексей, сержант или уже нет?
— Сержант, сержант, — успокоил хозяина Бродяга. — Мы к вам, Филипп Христофорович, вот по какому делу… Хотим обменять кой-какие товары на продовольствие.
— Да я уж понял, чай, грамотный. Одного не могу понять, товарищ капитан, а почему вы ко мне обратились?
Но старого опытного чекиста на мякине не проведешь! Шура пристально посмотрел в глаза Христофорычу и медленно и веско произнес:
— Вы, наверное, пароля ждете? Так не будет пароля, не успели его нам сообщить.
«Оп-па! Выходит, Бродяга его уже „прокачал“ и понял, что Неущенко специально оставлен в тылу у немцев!» — это единственное, что я смог понять из всей этой сцены. Правда, многое в поведении Христофорыча весьма удачно укладывалось в эту версию: и скорость, с которой он сориентировался в обстановке, и то, что он не забыл снять «маячок» при появлении в деревне немцев, и его спокойствие в общении с нами.
— Ну, значит, вы меня не знаете и я вас не знаю… — спокойно ответил хозяин.
— Филипп Христофорыч, да ты что! — вскочил с лавки Зельц. — Мы же свои!
— Сержант, остыньте! — не сказал, а именно приказал Бродяга.
Зельц осел, как будто он был надувной игрушкой и из него выпустили воздух.
— Жаль, очень жаль… — тихо произнес Шура. — Ну что ж, значит, не судьба… Кстати, Филипп Христофорыч, вы поляну в лесочке этом знаете?
— Как не знать… А что такое?
— На ее юго-восточном краю, метрах в трех от сосны, вершина которой раздваивается, вы, если вдруг понадобится, найдете двадцать карабинов с БК.
— Да зачем они мне, товарищ капитан? Я — человек мирный.
Мне показалось или эти двое играли в какую-то непонятную мне словесную игру, вроде буриме?
— Ну что же, товарищи, я думаю, нам пора… — сказал Бродяга, вылезая из-за стола.
— Что же, вы даже не повечеряете? — спросил Неущенко.
80 
