Последние отзывы

  169  

Кармонди шагнул вперед, изумленный мичман отшатнулся, отступая перед командиром, но майор, словно пьяный, качнулся в сторону, на фальшборт – и, прежде чем Аткинс опомнился, Ричард Кармонди, последний командир «Бенбоу», тяжело перевалился через леер и скрылся под волнами.

Вода оказалась ледяной, намного холоднее, чем помнилась майору по прошлому злосчастному «купанию». И повсюду к поверхности тянулись цепочки пузырьков… «Будто в бокале с шампанским, – подумал майор и сам поразился ослепительной ясности своей догадки. – Ну конечно же! Вся эта проклятая бухта, с ее неестественно круглыми очертаниями и глубинами сразу от берега, просто гигантский бокал с черным шампанским. И принадлежит он Ему: тому, кто рассек сотворенный Господом людской мир, открыв для безумцев дорогу в свои гибельные владения». Кармонди понял это, увы, слишком поздно. Сатанинский хохот уже гремел в ушах, сопровождая майора в его последний путь – до самого дна.

– Не спится, Владимир Афанасьевич?

В темноте не было видно лица. Поэтому Обручев сначала протер слипающиеся глаза и лишь затем ответил:

– Какой тут сон… Земля дрожит, чувствуете?

Черное пятно на месте Никольского мотнуло головой.

– Еще бы нет!

Они помолчали. Свистел ветер в верхушках псевдолиственниц, одиноко вскрикивала ночная нептаха. И тянулся на грани слышимости неясный подземный рокот. Дребезжала кружка с недопитым чаем, оставленная геологом у изголовья.

– Что-то будет… – пробормотал Никольский. – Владимир Афанасьевич, что, если извержением накроет наших товарищей?

– Они погибнут, – коротко молвил Обручев. – Если только не случится чуда.

– Тогда нам стоит помолиться о чуде, – произнес в стороне Билич. – Позвольте присоединиться к вашему клубу полуночников?

– Конечно, доктор. – Геолог машинально обернулся в сторону говорящего, хотя темень стояла непроглядная. По звездному небу плыли редкие клочья облаков, но сияние Зарева обжигало сетчатку, не позволяя приспособиться к темноте полностью. – Хотя я бы скорее надеялся на то, что катастрофы не случится. Бывает, что вулкан засыпает на самом рубеже извержения…

– Смотрите! – Никольский вскочил на ноги, и геолог увидал силуэт товарища на фоне неба.

Из чаши кратера, заслоняемой холмами, выплескивался в небо неровный, трепещущий белесый свет.

– Осветительные ракеты, – вымолвил Билич глухо. – Там идет бой… но почему не слышно стрельбы?

Магнезиевое пламя за горизонтом то вспыхивало, то разгоралось, а потом погасло вовсе, и стало еще темней, чем прежде. Ветер усиливался. По редким, стремительно несущимся тучам проскальзывало светлое пятно прожекторного луча. Обручеву показалось, что он слышит вдалеке выстрелы, но, скорее всего, это был лишь обман слуха.

Внезапно подземный рокот оборвался так внезапно, что наступившая тишина показалась грохотом. А затем земля неслышно качнулась.

Заскрипели корни деревьев, мертвой хваткой вцепившись в скалу. Налетел пробирающий до костей гул. Прожекторный луч метнулся по небу и погас.

– Смотрите! – вскрикнул Никольский.

За кратерным валом на фоне ночного неба вздымалось что-то огромное, немыслимое – черно-белый столп, то ли фонтан, то ли пузырь, то ли маска Пьеро: будто древнее чудовище поднялось со дна бухты, обратив богохульный лик к звездам. Это продлилось считаные секунды и пропало, едва успел геолог подняться на ноги, а потом второй толчок заставил Обручева пошатнуться.

В лицо ударил ветер, насыщенный смрадом подземных газов. Геолог вновь осел на одеяло: мышцы разом ослабли, тело отказывалось повиноваться, и перехватывало в горле. Перед глазами плыла черная текучая завеса. Обручев хватал ртом холодный вонючий воздух, внезапно переставший утолять дыхание, и коленями, ладонями, лбом чувствовал, как трепещет, успокаиваясь, земля.

Потом над лагерем зашумел свежий шквал с моря, и черная жуть отпустила горло. Гудели ветви в вышине, и рокотала вода внизу, за оградой, где еще вечером не было никакой реки. Это воды кратерного озера, понял Обручев. Вода выплеснулась из чаши и теперь стекает по ее внешним склонам.

Где-то далеко застонал-завыл гигантский ящер. Земля молчала.

Оставалось сидеть и ждать рассвета.

Утро разгоралось над бухтой, медлительное и больное, и Дмитрий Мушкетов чувствовал себя так же. Ночь не отложилась в памяти геолога: он твердо был уверен, что в какой-то момент лишился чувств, но не мог определить, долго ли пролежал без сознания. Должно быть, не очень, потому что дожил до утра. Пока рассудок оставался при нем, молодой ученый мог заставлять себя совершать вздох за вздохом, преодолевая сопротивление тела, но он видел, как задыхались во сне те, кого скрутила отрава.

  169