94 
Я поднял книгу, убрал ее за пояс.
— Мы договорились? — Вёлеф все еще тщетно пытался поймать мой взгляд.
Вместо ответа я крутанул цепь над головой, отпуская звенья. Она змеей скользнула между моих ладоней, и острый синеватый крюк со смачным звуком воткнулся в тело колдуна, подцепив того за ребро. Он заорал, а я, не слушая его ужасные вопли, развернулся, перекинув цепь через плечо, и, словно бурлак, волокущий баржу, потащил вёлефа к сараю.
Он голосил, даже когда я бросил его рядом с кругом, где неистовствовал демон, воющий в унисон с тем, кто вызвал его для охраны чаши. Выходец из ада знал то, что пока еще не было известно колдуну.
— Не хочу назад! — визжала тварь. — Не хочу! Выпусти меня, проклятущее мясо!
— Власть! Вечная жизнь! Чего ты хочешь?! Я все! Все тебе дам! Только не оставляй с ним! Прояви милосердие, страж!
Я рванул цепь на себя, и она, точно отвечая моему желанию, освободилась. Вёлеф ослабел настолько, что мне не составило труда привязать его моим поясом к одному из деревянных столбов.
— Аутодафе, колдун. Вот тебе мое милосердие.
Я вышел из сарая, закрыл дверь и опустил засов. Дернул, проверяя, выдержит ли. Окна были слишком маленькими, чтобы он выбрался. Проповедник взирал на то, что я делал, с молчаливым одобрением на лице.
Пугало стояло рядом с ним и смотрело на меня с неменьшим одобрением и удовольствием. Ему понравилось то, как я обращаюсь с цепью.
В сарае обреченно рыдал человек, он, как и все люди, не хотел умирать, несмотря на то что был чудовищем.
Пламя юркими ящерками побежало по стенам и львом взревело на крыше. Я отошел, чтобы полюбоваться расцветающим огненным цветком, но на полпути вспомнил о незаконченном деле, вернулся к сараю и кинул в окно книгу в белой обложке.
История пятая
КЛИНОК МАЭСТРО
Я проснулся от тряски. Тракт от Скандичи оказался в ужасном состоянии, словно в последний раз его чинили во времена первой городской Республики, когда об императорах в этих землях никто даже и не думал. Не понимаю, почему у регулярного дилижанса до сих пор не отвалились колеса и я все еще куда-то еду. Дороги Литавии порой поражают даже меня. И это в часе езды от Ливетты — столицы веры и одного из самых крупных и прекрасных городов цивилизованного мира!
Толком выспаться мне не удалось, я сел в карету сразу после полуночи, в Антелле, и, по сути дела, продремал всю дорогу, то и дело просыпаясь, когда колесо наезжало на очередную кочку.
Холодный свет раннего солнца освещал поля прекрасной провинции Товерда, на которых уже работали крестьяне, а также верхушки кипарисов, платанов и молодые виноградники.
Утро было удивительно прохладным для этого времени, как-никак почти середина лета. Обычно в июле месяце в Литавии стояла оглушающая жара, которая в прошлые годы нередко сопровождалась сильными засухами. Но в нынешнем году все оказалось иначе, и те, кто растили урожай, непрестанно благодарили бога за чудесные дожди, щедро льющиеся с небес и остужающие раскаленную печь горячего воздуха.
В дилижансе я ехал в одиночестве, если, конечно, не считать Проповедника. Двое других пассажиров предпочли сэкономить и путешествовать на крыше за пару суо. Они сошли ночью, где-то в маленькой деревушке, и сквозь сон я слышал, как ругается кучер.
Проповедник заметил, что я проснулся:
— Как ты думаешь, нас в городе уже ждут?
Я потер затекшую шею:
— Не знаю, как насчет «нас» двоих, но одного точно ждут — и довольно давно. Я задержался со всей этой дрянью. Думаю, Гертруда меня уже с фонарем разыскивает.
— Не обольщайся. Считаешь, что твоей ненаглядной любви больше делать нечего, кроме как ждать тебя у окошка изо дня в день?
Я расхохотался, чем его порядком озадачил.
— Чего такого смешного я сказал?
— Про любовь.
— А разве не так? Вы ж вроде как любите друг друга и хотите быть вместе.
— Это тебе Пугало сказало?
— Оно, как известно, не умеет говорить… То есть, ты хочешь сказать, это не так?
Я пожал плечами:
— Мне кажется, за те пятнадцать лет, что мы знакомы, если бы мы хотели быть вместе — мы бы были. Как Шуко и Рози, к примеру. Но ты же помнишь, чем закончилось наше последнее «вместе» — через три месяца мы едва не убили друг друга.
— Ну, я же говорю — любовь.
— Пусть будет так, — не стал спорить я. — Правда, мы называем это дружбой. Нас в жизни слишком многое связывает.
94 
