Крис, помню, был недоволен. Он все ворчал, что паук, может, и сидит в центре паутины, а вот кукловод предпочитает держаться за ширмой и оттуда дергать марионеток за нитки. Раз-два, дерг-подерг, прыг-скок. Крис был недоволен, но остальные согласились со мной... а я... я, помимо всего прочего, просто не хотел тогда выпускать Викки из поля зрения. Я хотел... хотел...»
Когда Малыш открыл глаза в следующий раз, звезд на небе уже не было — в прозрачной голубизне неторопливо плыли снежно-белые пузатые облачные парусники. Утренний ветерок нежно холодил лицо... и кто-то куда менее деликатно тряс ногу.
Полукровка резко сел.
— Бренда?
— Тс-с! — Миссис Ханко озабоченно оглянулась. — Тише. Разбудишь... их.
Малыш протер глаза и очень медленно — прошедшая ночь не прошла даром как минимум для мышц шеи — повернул голову сначала налево, а затем — направо. Увиденная им панорама вполне могла бы послужить источником вдохновения для батального полотна «Рассвет после битвы»: позы лежащих тел не оставляли сомнений в их бездыханности, два деловито поклевывавших шляпу вексиль-шкипера крупных альбатроса вполне подходили на роль стервятников.
— По-моему, — сказал гном, на всякий случай все же перейдя на полушепот, — их сейчас и бортовым залпом крейсера не поднять.
— Может, да, — Бренда вновь нервно оглянулась, — а может, и нет. Я-то проснулась и тебя, как видишь, подняла без помощи артиллерии.
После секундного раздумья Малыш согласно кивнул.
— Фокус вот в чем, — продолжила девушка, — от чертова эльфийского пойла не остается никакого похмелья. Совсем.
— Так это ж замечательно!
— Что замечательного, идиот? Хочешь, чтобы мы тут на год застряли?
— Ну, положим, — рассудительно сказал Малыш, — на год у нас не хватит рома.
— Твой сородич, — Бренда мотнула головой в сторону альбатросов, — уже вчера порывался начать постройку перегонного куба. А кокосов в лагуне много.
— Не помню.
— Оно и неудивительно.
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Утопить чертов ящик, — решительно сказала Бренда. — Пока не поздно. Иначе мы на этом чертовом атолле корни пустим... и зазеленеем по весне.
ГЛАВА 13
Охау, Гавайи, Бренда Ханко.
Самое лучшее место для воды — это ванна. И вода эта непременно должна быть горячая, с пеной, с добавкой дюжины расслабляюще-умащающе-успокаивающе-улучшающих эликсирчиков, порошочков и масел.
Еще к ванне должен прилагаться молчаливый, но очень предупредительный слуга-китаец, который подаст кое-как вынырнувшему из ванны телу полотенце, затем легкий ситцевый халатик, белый с красными цаплями, сопроводит тело к шезлонгу на веранде и поставит на столик рядом стакан виски со льдом. Тогда, и только тогда тело вновь начнет ощущать себя человеком... а местами даже женщиной.
Например, можно начать прислушиваться к разговорам.
— Когда мне доложили, что в гавань заходит корабль под алыми парусами, я было решил, что наблюдатель рехнулся.
— Если кто и имел повод и право на то, чтобы рехнуться, — ворчливо сказал Малыш, — так это мы. Эти чертовы паруса...
— А что с ними не так? — удивился его собеседник. — Мне даже понравилось... красиво выглядит. Романтично, я бы даже сказал.
— Романтично. Да. А то, что шелк — это, орк забодай, не самый обычный для парусов материал, ты подумал?! Что этот троллями долбанный шелк был в рулонах... не очень широких! Представляешь, чего стоит сшить из них хотя бы один парус?! Вижу, что представляешь... так вот, после того как ты его сошьешь, повесишь на мачту и дождешься попутного ветерка — тогда-то и жди самого интересного. А именно — проклятый парус начнет рваться...
Собеседник Малыша, высокий гаваец по имен Кулау — судя по роскошным эполетам и полоскам нашивок на юбке, здешний военный в немаленьком чине — сочувственно хмыкнул.
— Понимаю.
— Вы позволите присесть рядом с вами, мисс.
— Миссис.
— О, прошу прощения...
— Не напомните, где я могла вас видеть?
Я неторопливо прошлась взглядом по молодому нахалу: бамбуковая шляпа, широкая блуза из тонкой светло-желтой чечунчи и такие же шаровары, черты лица явно европейские. Вердикт — бездельник-сынок одного из местных плантаторов.
— В самых разнообразных местах.
По крайней мере, английский его — судя по произношению, американский английский — был почти безупречен.