140 
— К тому же, мастер, всегда удобнее держать под рукой собственных людей, а не бегать каждый раз на поклон к городской страже.
Повинуясь жесту инквизитора, один из солдат уступил мне коня.
Наш небольшой отряд проехал город, выбравшись через Литавские ворота, и довольно быстро оказался на мосту. При свете дня тот уже не выглядел таким зловещим, как вчера ночью, особенно если не обращать внимания на Пугало, сидевшее здесь, кажется, с прошлого вечера. В его наряде появился новый нюанс — черное воронье перо, воткнутое в соломенную шляпу. Даже думать не буду о том, как оно дотянулось своим серпом до вчерашней птицы.
— Интересно, — после недолгого молчания произнес отец Себастьян, неуклюже сползая с лошади. — Даже очень интересно. Отьедьте, голубчики. Я крикну.
Наемники, забрав у нас лошадей, повернули в сторону города, отойдя от моста шагов на четыреста. С другой стороны тракта медленно ползли крестьянские сани, но, увидев серую рясу инквизитора, возница натянул поводья и, поколебавшись, направился в обратную сторону.
— Как вы думаете, отчего он уехал, мастер? — проводил его взглядом отец Себастьян. — Потому что на его душе есть грехи или просто от страха? Как часто вы сталкиваетесь с тем, что люди шарахаются от вас?
— Случается.
— В этом наши профессии похожи. Нас боятся за то, что мы выполняем свою работу по Божьему велению. Весь мир полон глупцов и недалеких суеверий.
— Одно из них гласит, что не следует переходить мост, на котором увидел инквизитора.
Отец Себастьян лишь фыркнул:
— Божье испытание для меня. Я стараюсь смирять свои страсти, но порой мне хочется поймать одного из таких идиотов, верящих бабкиным сказкам, и хорошенько приложить его головой об камни.
Он втянул в себя холодный воздух, повел носом, точно ищейка, сел на корточки:
— Господь не зря свел наши дороги, мастер. Вы мой поводырь. Обнаружили Поцелуй, затем на вас напали, что дало мне возможность находиться вот на этом самом месте. В воздухе все еще смердит падалью от темного колдовства. Ощущаете?
— Боюсь, у меня нет должных способностей, отец Себастьян.
— Зато Господь наделил вас иными. Сейчас мы посмотрим, что за тварь желала лишить вас жизни.
Маленький клирик снял рукавицы и нежно, точно щенка, погладил воздух. На его губах появилась тень улыбки, на пухлых небритых щеках медленно проступали багровые пятна. Пугало ощутило его магию и спрыгнуло вниз, на лед, не желая переживать неприятные ощущения.
Внезапно отец Себастьян сделал рукой движение, точно пытался поймать форель, стоявшую в заводи. Резкое и быстрое, достойное опытного фехтовальщика, но никак не упитанного человечка с одышкой.
И рука инквизитора исчезла. От плеча до локтя она была в этом мире, а от локтя до кончиков пальцев — где-то еще. Словно Пес Господень засунул ее под невидимое одеяло и теперь искал там что-то. В следующий момент отец Себастьян зарычал, действительно став похожим на нелепого, злобного пса, загнавшего лису в угол. Он потянул на себя, желая извлечь нечто, но то явно не желало подчиняться его воле.
Лицо инквизитора стало багровым от натуги, рот исказился, и по подбородку потекла слюна. Его маленькие глазки вытаращились, а в следующий миг с криком боли он отпрянул, выдергивая руку из этой странной невидимой неизвестности, и я увидел, что кожа на ней лопнула и из ран течет кровь.
Когда он опустил руку в снег, по его толстым щекам катились слезы, но голос остался ровным:
— Я застал ее врасплох. Во всяком случае, на какое-то время. Теперь кое-что у нас есть, мастер. — Он с трудом разжал израненные пальцы и показал мне лежащий у него на ладони длинный рыжий завиток.
— У вас. Не у меня, — подчеркнул я. — Надеюсь, вы не против, если я займусь своими делами?
— Конечно. — Он вновь погрузил руку в снег. — Ваша помощь была просто неоценима, мастер.
Подлетели конные, и отец Себастьян, пошатываясь, подошел к лошади:
— Вот что, любезные. Сгоняйте по тракту, увидите мужика на санях. Приведите-ка его ко мне. И живо. Одна нога здесь, другая там.
— Не смогли смирить свои страсти?
Он улыбнулся мне ласково и очень по-доброму:
— Помните, я спросил, что заставило убежать того человека: грех или страх? Думается мне, и то и другое. Ибо все мы грешим, и все мы виноваты, а тот, кто боится Святого Официума, грешен поболе других. И Господь спросит с меня, если я не проявлю рвение и не узнаю причин страхов этого человека.
140 
