27 
Брат Квинтен внимательно посмотрел на меня, как видно, заметил потрясенное выражение на лице, и негромко спросил:
— А какие чувства у вас вызывает эта фреска, страж?
— Тревогу, — подумав, ответил я. — От нее исходит опасность. У меня желание отойти, отвернуться и в то же время… смотреть дальше.
Грустная улыбка:
— Вот именно поэтому отец настоятель приказал убрать ее с глаз. Чтобы не смущать братьев.
— Кто рисовал ее?
— Один из монахов. Господь наградил его талантом, но использовал он его не так, как это было угодно Церкви.
— Если фреска неугодна, то почему она всего лишь закрыта, а не замазана?
Брат-управитель цокнул языком:
— Брат, который рисовал ее, обладал даром прорицания, и порой у него случались видения. Здесь записано одно из них.
— Это будущее?
— Не думаю. Скорее прошлое.
— А что говорит художник?
— Он давно умер, так и не успев закончить работу. — Каликвец указал на серую проплешину. — Это, как вы можете видеть, один из эпизодов битвы земного ангела с тем, кто пришел в наш мир сквозь адские врата.
Я слышал о земных ангелах от брата Курвуса. Те, кто не присоединился в ангельской битве ни к войскам Люцифера, ни к войскам господа, не желая проливать кровь своих братьев. Они навечно наказаны богом оставаться среди людей и защищать врата, через которые дьявольская орда пытается прорваться на землю.
— Они очень похожи, — помолчав, сказал я, вглядываясь в фигуры. — Кто из них защитник, а кто выбрался из пекла?
— Этого я не знаю. Крылья у обоих светлые, а по канонам у отступников их рисуют темными. Впрочем, люди почти не знают ангелов. Все может быть совершенно иначе. Быть может, никто из них не вышел из пекла. Порой, как говорят легенды, охранники сходят с ума из-за дыхания адских врат. Тогда их убивают братья. Возможно, именно этот эпизод здесь и отразил художник. Что вы ищете на фреске?
— Ворота в ад.
— Они прямо у вас перед глазами.
— Горящее дерево?!
— Верно. Это аллегория. Вымысел художника. Как и снег, которого нет на востоке.
Я изучил картину еще раз:
— Повязки на глазах — тоже аллегория?
— А вы не знаете эту легенду? — удивился он. — Считается, что земные ангелы не могут видеть друг друга. Повязки говорят, что они сражаются вслепую, не зная, где находится противник.
Брат Курвус рассказывал мне, что настоятель его монастыря, Дорч-ган-Тойна, расположенного в пустошах Ньюгорта, как-то разговаривал с подобным ангелом. Он искал в мире тех, кто сошел с ума у врат и скитался где-то среди людей.
Брат Квинтен склонился над карнизом:
— Чистый срез. Как будто кто-то одним ударом перерубил крепеж чем-то острым. Как странно…
Я лично ничего странного не видел. Этот «кто-то» носит драную соломенную шляпу, и его серп — очень острая штука.
Я не всегда понимаю Пугало.
Порой его темная ирония к месту, но частенько «шутки» одушевленного ставят в тупик. У него свой, только ему понятный юмор, где запросто можно ущипнуть магистра стражей за ягодицу, а потом посмотреть, как она бесится. Это лишь один случай, но за год, что мы путешествуем вместе, их накопилось немало.
Я давно решил для себя, что Пугало — одушевленный настроения. В один день оно и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из неприятностей, а в другой потащит у себя на закорках или уведет за собой погоню.
Прямо сейчас страшила, точно воробушек, сидел на крыше церкви, свесив вниз ноги. Увидев, что я смотрю на него, оно приподняло шляпу, приветствуя меня, — маленькая темная фигурка на фоне ослепительно-белой вершины Монте-Розы.
Братские корпуса — два серых шестиэтажных здания, из-за узких окон кажущиеся неприступными, встретили меня мрачной тишиной. Яцзек поднялся по ступенькам, вошел в узкий коридор с серым арочным потолком. На входе не было двери, поэтому здесь гулял холодный ветер, волнующий пламя немногочисленных факелов, воткнутых в стальные скобы.
Келья умершего монаха была одной из самых последних на этаже. Возле входа в нее, прислоненные к серой стене, стояли носилки. Я вошел в узкое, темное, несмотря на начало дня, помещение, где на маленьком столике ровным пламенем горели несколько свечей. Осмотрелся.
Здесь было почти так же холодно, как на улице, пахло соломой и сыростью. Я отметил про себя прибитые книжные полки, грубо сделанное распятие, жесткий топчан возле узкого окошка-бойницы.
27 
