59 
Кактус ухмыльнулся.
– Ты прав, Гера. Ты в цвет попал. Нет у них денег. Сейчас мало у кого есть деньги. Девчонка работает бухгалтером, зарплата – тридцать тысяч рублей или что-то около того. А у мальчика – типа бизнес, тюнинг автомобилей, тачки спортивные делает, только этот бизнес денег ему не приносит ни хрена. Но есть у этого мальчика квартира родительская, цена ее – три миллиона долларов. Пять комнат в сталинском доме, в самом центре Москвы. Центрее не бывает, понял, нет? Потолки три с половиной метра и все дела. От папы осталась... И он эту квартиру сдает. И еще была дача, тоже неслабая, только эту дачу они с мамой продали. Когда папа умер, они поделили меж собой: сыну – хату, маме – дачу. Мама купила однокомнатную халупу у черта на рогах, ей больше не надо, она больная, дома сидит и телевизор смотрит... И вот наш паренек папину крутую хату сдает, а сам снимает скромную, и еще остается на жизнь безбедную. Он – рантье, понял, нет? Ему работать не надо! У него нет проблем! Весь его бизнес – так, для забавы, чтобы перед людьми блатовать: глядите, у меня свое дело! Он в любой момент эту квартиру продаст – и привет! На всю жизнь хватит! С тремя миллионами можно хоть в Лондоне зависнуть, хоть в Чикаго.
Гера, слушавший внимательно, хмыкнул и покачал головой.
– Что, братан? – спросил Кактус. – Скажи мне сейчас, хотел бы ты так устроиться?
– Знаешь, – ответил старый крадун, – я такого даже хотеть не умею. Я ж деревенский, маманя с папаней померли давно, от них осталось мне наследство: изба кривая в деревне Осиновке Воронежской губернии. Когда по тем местам прошло чернобыльское облако, много народу уехало, и та изба до сих пор стоит пустая. Я даже не знаю, сколько она стоит. Может, долларов двести.
– Вот, – сказал Кактус. – А я, Гера, по сравнению с тобой – богатый человек! Мне мамка оставила комнату в коммуналке, с окнами на Южный порт. Ты говоришь, я крутой – а я после тюрьмы никому на хер не был нужен и буквально без куска хлеба сидел, а люди, которые меня вытащили, велели документы сменить и минимум на три года в самую темную нору забиться. За свободу мою взяли с меня по-божески. Сто пятьдесят тысяч долларов всего-навсего. И пришлось мне отдать всё, что было, и вдобавок мамкину комнату продать, в которой я родился... Осталось немного – на эти остатки сейчас живу. Те люди хотят, чтоб я на них работал. Они меня знают, они меня ценят. Отсидись, сказали, и возвращайся, будешь приходить к тем, на кого мы покажем, и делать с ними то, что ты умеешь. А я, между нами, не хочу. И отсиживаться в норе тоже нет настроения. Сорок лет, чего отсиживаться? Вот, нашел себе дело, нацелился на парнишку перспективного, сейчас буду хавать его потихонечку. Восстановлю навыки, разомнусь на нем, финансы поправлю...
Он поймал себя на том, что желание откровенничать пропало, порыв иссяк, очарование искренних фраз, произносимых негромко и свободно, перестало радовать. Гера утомил. Он был неплохой собеседник, пожилой и неглупый человек, сильный, рисковый, ломаный-переломаный, не последний в этом мире, но он не всё понимал. Да и никто бы не понял. Ни единая живая душа не поняла бы Кирилла Кораблика. И не потому, что Кирилл Кораблик был уникальный, редкий, единственный в своем роде, а потому, что если человек шагает по своему пути, рано или поздно он остается на этом пути один, и никто его не поймет, даже если б очень захотел.
– Только сложно это, – вдруг сказал он.
– Что? – спросил Гера.
– Сложно быть крокодилом, брат.
Глава 7
Ветеран
Мила не сразу приняла Диму Горчакова. И за полтора года знакомства так и не смогла принять его полностью. Она всегда сторонилась таких: шумных, рыхлых, некрасивых, полупьяных. Иронично ухмыляющихся. Вдобавок Дима был много старше Монаховой.
Меланхолик, плохие зубы, в машине слушает Бетховена и Рахманинова, но может и «Нойз МС», грызет ногти, уважает Стивена Фрая, любит Кубу и Крым, поет под гитару, хотя не умеет, мизантроп, охальник, в Бога не верит и другим не дает, в собственном туалете читает «Капитал», не ест в одиночестве, никогда ничего не обещает, никогда ничего не стесняется.
Из рассказов подруги следовало, что в восемьдесят восьмом году Дима приехал в Москву из Владимира классическим образом, то есть без гроша, и сильно разбогател в период нестабильности и расцвета группы «Белый орел». Что-то связанное с телевизионной рекламой или с наружной; подробностей Монахова не знала и не пыталась узнать.
59 
