74 
– Ну, я не музыкант, – сухо возразил Кирилл. – У меня они бывают немного чаще. Прекратим эту дискуссию. Жаль, что я в твоих глазах выгляжу... – он коротко вздохнул и встал. – Пойдем, заберешь барахлишко.
Мила ощутила досаду. Но не целовать же его в щеку, не просить же прощения. Неловко пробормотала:
– Я не хотела тебя обидеть.
– Чепуха, – ответил он, не глядя на нее. – Пойдем.
Провел ее в полутемную спальню. Шуба лежала на кровати, упрятанная в особый пластиковый чехол. Рядом – дубленка. Золото разложено на салфетке. Кровать была огромна – сексодром, застеленный атласным покрывалом с вытканными на нем портретами: четыре битла в мундирах со шнурами, вокруг психоделический орнамент – цитата с обложки «Сержанта Пеппера». Сволочь, подумала Мила, и после этого он будет говорить, что не хотел со мной переспать? Разложил богатства прямо на постели, как будто другого места не нашел.
– Проверяй, – глухо велел хозяин.
Она подавила желание поковыряться в украшениях: на первый взгляд это были именно ее украшения, изученные до мельчайших завитков и крючков броши, кулоны, браслеты, кольца.
– Не буду.
Ссыпала в сумку.
– Я б тебе помог, – сказал он. – Донес бы шмотки до машины. Но твари и гады так не делают. Сама справишься.
– О боже, – зло сказала она.
Он бы выглядел уязвленным или расстроенным, если бы отводил взгляд, – но стоял, свободно опустив руки вдоль тела, и смотрел, и улыбался, а потом солнце, проникнув сквозь щель в шторах, положило бело-желтое пятно на его висок, на щеку и внешний угол глазницы, и стало видно, что щека – старая, в порах, хоть и выскоблена бритвой, а кожа над глазом совсем дряблая и начинает провисать.
Она вышла из дома с двумя огромными пакетами в руках, чувствуя себя полной дурой: торбу на плечо – и была б неотличима от жены, мужем выгнанной. И не за измену, а за бестолковость, например. Пока доставала ключи от машины – едва не уронила шубу, кое-как открыла дверь, после чего все-таки уронила, но не шубу, а сумочку, и когда затолкала многострадальное имущество на заднее сиденье – в сердцах хлопнула дверью так, что несколько унылых птиц в панике снялись с ближайшего дерева, и хмельной человек в китайском ватнике, шедший по своим делам, остановился поодаль и стал смотреть, что будет дальше.
А она не знала, что будет дальше.
Просто взять и уехать – означало признать поражение. Она приехала не за шубой и не за золотом своим. То есть, конечно, и за ним тоже, золото оно и есть золото, тем более – с бриллиантами; но не столько за золотом, сколько на разведку. Изучить территорию. Понять, что за человек ходит вокруг Бориса, постепенно сужая круги? Что ему нужно? Почему вдруг в ее жизни, вроде бы спокойной, а главное – понятной, появилась вдруг эта совершенно непонятная фигура и не просто появилась, а выползла, и не из глупых девяностых, про которые сейчас уже песенки сочиняют и чуть ли не комиксы, – а из черного далекого далека, из праха могильного; с той стороны; оттуда, где никогда ничего не меняется, где нет законов, платежных терминалов, жидкокристаллических мониторов, двойных сплошных линий, ресторанчиков «Кофемания» и дисконтных карт системы «Малина», а есть только то, без чего люди не живут: кровь, страх, боль, вожделение, смерть, зависть, родниковая вода?
Она была бы спокойна, окажись он обычным животным, замаскированным под мужчину, таким, как Жора-нефтяник: снаружи красиво и круто, внутри же два-три основных инстинкта меж собой конкурируют – хочу пожрать, но больше хочу трахаться, поэтому сначала потрахаюсь, а потом пожру. Когда она сюда ехала, она ждала именно этого. Даже приготовила баллончик с перцовым газом. И кто скажет теперь, что она не солнечная овца? Что этому седоватому негодяю ее перцовый газ, если у него в спальне по углам иконы, а на столике – журнал «Знание – сила» за 1977 год, а на подоконнике – парфюма на две тысячи долларов, и только что он дружески вручил ей ювелирные изделия на огромную сумму. А мог бы, кстати, одно-два колечка себе оставить... И вообще, глупо – и, главное, пошло – думать о нем в этих сволочных категориях: две тыщи долларов, три тыщи долларов, его купюрой не измерить, этого Кирилла, а она забыла уже, чем измерять, если не купюрой; вся жизнь, весь внешний мир велит измерять купюрами чужие принципы, судьбы, взгляды, а потом вдруг приходит, улыбаясь опасно, некто непонятный, ты к нему подступаешь с купюрной линейкой – а он словно газ: ни высоты, ни длины, ни радиуса, занимает весь предложенный объем...
74 
