21 
Единственные оглоеды, которым хоть раз удалось покинуть это дерево — это те, кого вышвырнули за жуткое преступление: они думали, есть ли другие деревья, которые могут поддерживать жизнь, или на самом деле это — просто иллюзия, внушенная неумеренным употреблением оглорехов.
Хотя их поведение и может показаться экзотическим, на самом деле в Галактике нет формы жизни, которая в той или иной мере не была бы повинной в таком образе жизни; поэтому Тотально-Воззренческий Вихрь и вызывает такой ужас.
А если конкретнее, вот почему: когда вы попадаете в Тотально-Воззренческий Вихрь, вы видите сразу всю невообразимую бесконечность всего сущего, и где-то в углу — малюсенькую стрелку, указывающую на микроскопическую точку, и надпись: Это ты.
Перед Зафодом простирался огромный серый пустырь. Над ним дико завывал ветер.
В середине виднелся маленький стальной купол. Это, как догадался Зафод, и было целью его путешествия. Это был Тотально-Воззренческий Вихрь.
Он стоял и безнадежно глядел на него, и вдруг вопль, полный нечеловеческого ужаса, разорвал воздух — вопль человека, душу которого выжигали из тела. Он разнесся над пустырем и затих.
Зафод скорчился от страха, и его кровь, казалось, превратилась в жидкий гелий.
— Что это? — беззвучно пробормотал он.
— Запись, — ответил Гарграварр, — последнего, кто вошел в Вихрь. Я всегда проигрываю ее следующей жертве. Что-то вроде увертюры.
— Да уж, звучит впечатляюще, — проговорил Зафод, заикаясь. — А мы не можем пока отвлечься, сходить на вечеринку, обдумать все это…
— Насколько я знаю, — сказал призрачный голос Гарграварра, — я сейчас как раз могу быть на вечеринке. То есть, мое тело. Оно ходит на много вечеринок без меня. Говорит, что я только мешаю. Вот так-то.
— Что-то я не понимаю твоих взаимоотношений с собственным телом, — сказал Зафод, готовый говорить о чем угодно, чтобы отодвинуть то, что его ожидало.
— Ну… у него дела, понимаешь? — сказал Гарграварр, словно нехотя.
— Ты хочешь сказать, что оно наделено собственным разумом? — спросил Зафод.
Прежде, чем Гарграварр ответил, несколько минут стояла долгая холодная тишина.
— Должен сказать, — наконец, проговорил голос, — что нахожу твое замечание на редкость бестактным.
Зафод принялся путано и смущенно извиняться.
— Да ладно, — сказал Гарграварр, — ты же не знал.
В голосе его послышалось уныние.
— Дело в том, — продолжал он, судя по голосу, изо всех сил стараясь не разрыдаться, — что мы сейчас готовимся к судебному процессу. Похоже, что дело кончится разводом.
Голос снова успокоился, и поэтому Зафод не знал, что сказать. Он неуверенно что-то пробормотал.
Гарграварр помолчал.
— Я думаю, что мы просто плохо подходили друг другу, — сказал он наконец. — Нам всегда нравилось по-разному проводить время. Особенно много споров было из-за секса и рыбалки. Мы даже пытались совместить то и другое, но без особого успеха, сам понимаешь. И теперь мое тело не пускает меня обратно. Даже видеть меня не хочет…
Он сделал еще одну трагическую паузу. Ветер завывал над пустырем.
— Оно говорит, что я только живу в нем. Я говорил, что на самом деле я и должен жить в нем, а оно сказало, что, конечно, вот так вы все и говорите, а сами норовите залезть в несчастное тело через левую ноздрю. Так что мы расстались. Оно, наверное, потребует себе мое имя.
— Гарграварр? — спросил Зафод.
— Нет, это моя фамилия. А имя — Пицпот. Пицпот Гарграварр. Оно говорит — все, хватит.
— Э-э… — сочувствующе произнес Зафод.
— Вот почему я, разум без тела, занимаюсь этой работой — присматриваю за Тотально-Воззренческим Вихрем. Никто не ступит на эту планету. Кроме жертв Вихря. Боюсь, они не считаются.
— А…
— Я расскажу тебе историю. Хочешь?
— Э-э…
— Много лет назад эта планета была счастливым, полным жизни миром — люди, города, супермаркеты, обычная планета. Только на главных улицах этих городов было немного больше обувных магазинов, чем было действительно необходимо. И медленно, незаметно, их становилось все больше. Это хорошо известный экономический феномен, но грустно было видеть, как благодаря ему приходилось производить все больше и больше обуви, чтобы продавать ее в новых магазинах, а чем больше обуви они производили, тем хуже и хуже она становилась. И чем хуже становилась обувь, тем чаще приходилось покупать новую, и тем больше прибыли приносили обувные магазины, до тех пор, пока вся экономика планеты не достигла того, что, как мне кажется, называется Уровнем Обувной Катастрофы, и больше уже не было возможности строить что-либо другое, кроме обувных магазинов. В результате — крах, разрушение, и голод. Большинство населения вымерло. Те немногие, кто имел такую генетическую предрасположенность, мутировали в птиц — ты видел одну из них — и прокляли свои ноги, прокляли землю, которая их носила, и поклялись, что никто больше не будет ходить по ней. Несчастное племя. Пошли, я должен отвести тебя в Вихрь.
21 
