Зафод удрученно покачал головой, и поковылял через пустырь.
— А ты, — спросил он, — происходишь тоже из этой дыры?
— Нет-нет, — в ужасе вскричал Гарграватт, — моя родина — третья планета Жабулона. Прекрасная планета. Отличная рыбалка. На ночь я улетаю туда. Хотя все, что я могу сейчас делать — это смотреть. Тотально-Воззренческий Вихрь — единственное место на этой планете, хоть для чего-то предназначенное. Он был сооружен здесь, потому что больше никто не хотел иметь его у себя под боком.
В этот момент еще один ужасный вопль разорвал воздух, и Зафод споткнулся, и едва не упал.
— Что заставляет их так вопить? — спросил он.
— Вселенная, — просто ответил Гарграварр. — Вся бесконечная Вселенная. Бесконечно много солнц, огромные расстояния между ними, и ты сам — невидимая точка на невидимой точке, бесконечно малой.
— А я не просто кто-нибудь, я Зафод Библброкс, — бормотал себе под нос Зафод, ковыляя вперед, и пытаясь сохранить хоть какое-то обладание своим ego.
Гарграварр не ответил, но только возобновил свою лишенную мелодию песнь, и не смолкал, пока они не подошли к тусклому стальному куполу посреди пустыря.
Когда они приблизились, в стене купола с негромким шипением открылась дверь, и стала видна маленькая темная камера внутри.
— Входи, — сказал Гарграварр.
Зафода затрясло.
— Что, прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
Зафод осторожно заглянул внутрь. Камера была очень маленькой. Она была обита сталью, и места в ней было только на одного.
— Это… того… не очень-то похоже на вихрь… — сказал Зафод.
— И не должно быть, — сказал Гарграварр. — Это просто лифт. Входи.
Зафод осторожно, очень осторожно, ступил внутрь. Он чувствовал, что Гарграварр тоже уместился в лифте, хотя лишенный тела голос молчал.
Элеватор начал спуск.
— Я должен правильно настроиться на это, — пробормотал Зафод.
— На это настроиться невозможно, — сурово сказал Гарграварр.
— М-да. Умеешь ты выбить у человека почву из-под ног.
— Я не умею. Вихрь умеет.
Наконец, дверь лифта открылась, и Зафод шагнул в небольшую, строго и по-деловому обшитую сталью комнату.
В дальнем ее конце стоял единственный стальной шкаф, в который как раз уместился бы стоймя один человек.
Вот так просто.
От него шел единственный толстый кабель к кучке деталей и приборов неподалеку.
— И все? — удивился Зафод.
— И все.
Выглядит не так уж страшно, подумал Зафод.
— А я должен залезать туда?
— Должен, и, боюсь, прямо сейчас.
— Ладно, ладно, — сказал Зафод.
Он открыл дверь шкафа и шагнул внутрь.
Он подождал.
Через пять секунд что-то щелкнуло, и он оказался наедине со всей Вселенной.
Глава 11
Построение Тотально-Воззренческим Вихрем картины всей Вселенной основано на принципе экстраполяционного анализа материи.
То есть: поскольку на каждую частицу материи во Вселенной так или иначе влияют любые другие частицы материи во Вселенной, теоретически возможно экстраполировать, то есть, проще говоря, вывести все сущее — каждое солнце, каждую планету, их орбиты, их состав, историю экономического и общественного развития — основываясь на данных о, скажем, куске шоколадного торта.
Изобретатель Тотально-Воззренческого Вихря изобрел его, в основном, чтобы досадить своей жене.
Трин Трагула — так его звали — был мечтателем, мыслителем, философом, наблюдающим жизнь, или — как его называла жена — идиотом.
И она постоянно его пилила за то, что он абсолютно бесполезно тратил время на то, чтобы сидеть, уставясь в пустоту, или размышлять над принципом действия скрепок, или проводить спектральный анализ кусков шоколадного торта.
— Нужно же иметь чувство меры! — говорила она иногда по тридцать восемь раз на дню.
И тогда он сказал: — Ну, я ей покажу!
И построил Тотально-Воззренческий Вихрь, и показал.
К одному концу он подключил всю Вселенную, экстраполированную из куска шоколадного торта, а к другому — свою жену. И когда он нажал на кнопку, она в одно мгновение увидела непостижимую бесконечность всего сущего, и себя по сравнению с ней.
К ужасу Трина Трагулы, ее разум не перенес шока, что вызвало полную аннигиляцию ее мозга. К его удовлетворению, он понял, что убедительно доказал, что если во Вселенной этого размера жизнь намерена продолжать свое существование, ей придется смириться с тем, что единственное, чего она не может себе позволить — это чувство меры.