Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
33 
– Я думал, католики против смертной казни, – сказал Крэш.
– Ага. Только не надо ему твоих одолжений, – добавил Техас.
Уитакер покосился на начальника охраны, стоявшего в другом конце яруса за звуконепроницаемым стеклом. Он был занят беседой с офицером.
– Знаешь… Если хочешь, я мог бы попросить одного священника из церкви Святой Катрины навестить тебя… – Он сделал паузу. – Может, он сможет помочь тебе с этим… сердцем.
Шэй недоверчиво уставился на него.
– Почему ты хочешь мне помочь?
Офицер запустил руку за пазуху и вытащил оттуда длинную цепочку с распятием. Поднес крестик к губам и вернул его на место, под форменную рубашку.
– «Верующий в Меня, – пробормотал Уитакер, – не в Меня верует, но в Пославшего Меня».[12]
Новый Завет я помнил плохо, но смог узнать выдержку из Библии. И не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: он считал «проделки» – или как вам угодно это обозвать – Шэя даром небесным. Я понял еще одну вещь: пускай Шэй был всего лишь одним из многих арестантов, Уитакер находился в его власти. Мы все в какой-то мере находились в его власти. Шэю Борну удалось сделать то, в чем потерпели фиаско и насилие, и демонстрация силы, и угрозы тюремных банд, – ему одному за все эти годы удалось нас сплотить.
За стенкой Шэй не спеша наводил порядок в камере. Выпуск новостей завершал вид на тюрьму штата, снятый с высоты птичьего полета. С вертолета было видно, сколько человек там уже собралось и сколько еще надвигалось со всех сторон.
Я сел на нары. Это ведь невозможно…
Мои же собственные слова, сказанные Альме, эхом прозвучали в голове: «Это маловероятно. Возможно все».
Я достал кисти и краски из тайника в матрасе и пролистал свои эскизы, на которых Шэя после припадка увозили в лазарет. Я тогда набросал его силуэт на каталке: распростертые руки крепко связаны, ноги в путах, глаза устремлены в потолок. Я повернул лист на девяносто градусов. В таком ракурсе Шэй не лежал – в таком ракурсе он был распят.
Люди нередко «обретали» Иисуса в тюрьме. А что, если Он уже здесь?
2
Я не хочу, чтобы мое творчество обессмертило меня. Я хочу, чтобы меня обессмертила вечная жизнь.
Мэгги
Я благодарна судьбе за многое – к примеру, за то, что школа уже позади. Скажем так: это были не лучшие годы для девочки, которая не влезала ни в одну вещь в магазине «Гэп» и пыталась стать невидимкой, лишь бы никто не замечал ее габаритов. Сегодня я оказалась в другой школе, и – пускай прошло уже десять лет – тогдашняя паника настигла меня и здесь. Неважно, что на мне был деловой костюм для судебных заседаний; неважно, что меня могли уже принять за учительницу, а не ученицу, – я все равно ожидала, что в любой момент из-за угла покажется накачанный футболист и отпустит шуточку насчет ожирения.
Мальчика, сидевшего рядом со мной в школьном коридоре, звали Тофер Ренфрю. Одет он был в черные джинсы и линялую майку с символом анархии на груди, а шея его была обмотана кожаным шнурком с медиатором в качестве кулона. Казалось, надрежь его – и наружу хлынет бунтарский дух. Наушники «Айпода» свисали из-под воротника футболки, как стетоскоп у врача. Когда всего час назад он читал выданное судом постановление, то еле слышно шевелил губами.
– И что это за херня? – спросил он.
– Это означает, что ты выиграл, – пояснила я. – Если ты не хочешь произносить Клятву верности, можешь этого не делать.
– А что Каршанк?
Классный руководитель – ветеран Корейской войны – заставлял Тофера оставаться после уроков всякий раз, когда тот отказывался клясться на верность американскому флагу. Это привело к тому, что наш офис (ну ладно, я) затеял длительную бумажную войну, исходом которой стало судебное заседание по защите гражданских свобод.
Тофер вернул мне постановление.
– Здорово, – сказал он. – А «траву» легализовать вы не сможете?
– Ну, это не моя сфера деятельности. Уж извини. – Я пожала Тоферу руку, поздравила его с победой и направилась к выходу.
Душа требовала праздника. Я распахнула в машине окна, хотя на улице было довольно холодно, и на полную громкость включила Арету Франклин. Обычно суд отклоняет мои дела и на предварительную борьбу у меня уходит гораздо больше времени, чем на сами разбирательства. Из трех юристов АОЗГС в штате Нью-Хэмпшир я была специалистом по Первой поправке, гарантирующей свободу речи, вероисповедания и организации собраний. Иными словами, на бумаге я казалась большой умницей, а в жизни стала экспертом по написанию писем. Я отстаивала права тинейджеров, которым хотелось надевать в школу футболки с женскими грудями, и юного гея, который хотел привести на выпускной вечер своего возлюбленного; я выступала против копов, которые, как показала статистика, на профилактических проверках останавливают черных водителей значительно чаще, чем белых. Я тратила бесчисленные часы на встречи с местными советами и переговоры с региональными агентствами, просиживала штаны в полицейских участках и школах. Я была камушком у них в ботинках, занозой, которую они не могли выковырять. Я была их совестью.
33 
