12 
Тим впился ногтями в ладонь. И вжимал их в собственную кожу до тех пор, пока на ней не появился крошечный красный полумесяц, из которого выступила капля крови. Тим знал, что на его лице ничего не отражается; он это знал, потому что давно уже научился тому, чтобы происходящее в его голове абсолютно никак не проявлялось снаружи. Это умение и постоянные ранки на руках — вот всё, что защищало Тима и помогало ему держаться там, где ему хотелось быть, то есть далеко от прочих людей и далеко от всего вообще. Тим также приложил все усилия, чтобы избавиться от повышенного внимания местных жителей. И теперь учился в специальной школе рядом с Улверстоном, в школе, которая находилась за много-много миль от дома его отца, — что, естественно, причиняло ужасные ежедневные неудобства, — и за много-много миль от дома его матери; и это было как раз то, чего хотелось Тиму, потому что там, под Улверстоном, никто не знал, что случилось в его жизни, а ему только это и было нужно.
Тим молча смотрел на пробегавшие мимо пейзажи. Дорога от Грэндж-овер-Сэндс до отцовской фермы уводила их на север. В уже гаснущем свете они въехали в долину Лит. Здесь ландшафт выглядел как лоскутное одеяло: загоны и пастбища, то желтоватые, то изумрудно-зелёные, и всё это катилось волнами, то вздымаясь, то вновь опадая. Местами виднелись огромные выходы обнажённой породы — то сланец, то известняк, — и под ними серели каменистые осыпи… Между пастбищами и живыми изгородями стояли осиновые рощи, уже пожелтевшие, или небольшие купы дубов и клёнов — золотые и красные. И кое-где вдруг возникали строения, обозначавшие близость ферм: огромные, неуклюжие каменные амбары и домики с фасадами, выложенными сланцем, с трубами, над которыми вился дым.
Ещё через несколько миль пейзаж изменился, когда они доехали почти до самого конца долины Лит. Вокруг встал лес, и опавшие листья усыпали дорогу, которая начала нервно извиваться между каменными изгородями, сложенными без раствора. Начинался дождь, но разве в этой части мира когда-то случались дни без дождя? Эта часть мира как раз и прославилась дождями, и именно поэтому здесь камни очень быстро обрастали мхом, а изо всех щелей лезли папоротники, и под ногами и на коре деревьев расползались лишайники.
— Дождик, — безо всякой необходимости сообщила Грейси. — Я просто ненавижу этот старый дом, когда дождик идёт, мамуля! А ты, Тимми? Там просто ужасно, всё такое тёмное и сырое, и просто мурашки по коже ползают!
Никто ей не ответил. Грейси повесила голову. Их мать повернула на узкую дорогу, что должна была привести их в Брайанбэрроу; она как будто вообще не слышала слов Грейси.
Дорога здесь была чрезвычайно узкой, и она шла всё вверх и вверх, то и дело поворачивая то вправо, то влево, — мимо зарослей берёз, потом между густо растущими ореховыми кустами… Они миновали ферму Лоуэра Бека и какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее папоротником-орляком; потом поехали вдоль владений Брайана Бека, дважды их пересекли, поднялись ещё выше и наконец повернули к деревне, которая лежала под ними за следующим подъёмом и выглядела как четыре линии дорог, прочерченных в зелени. Но вообще-то в деревне имелись трактир с пивной, начальная школа, сельский клуб, методистская часовня и протестантская церковь, представлявшая собой нечто вроде места собраний. Но только по вечерам и утром в воскресенье в деревне можно было увидеть людей, да и то они приходили либо выпить, либо помолиться.
Когда машина подъехала к каменному мосту, Грейси заплакала. Она бормотала:
— Мамуля, я не хочу туда! Мамуля, пожалуйста…
Но её мать просто молчала, и Тим знал, что она ничего и не скажет. К решению, где должны жить Тим и Грейси, её подтолкнули определённые чувства, только эти чувства не имели никакого отношения к Тиму и Грейси Крессуэлл. Всё шло так, как шло, и впредь должно было идти так же — по крайней мере до тех пор, пока Найэм не расстанется с призраками или просто не сдастся, что бы там ни произошло в первую очередь. И Тим много об этом думал. Казалось, что ненависть, кипевшая вокруг, была так сильна, что могла и убить кого-нибудь, но когда Тим начинал об этом размышлять, он приходил к выводу, что если ненависть до сих пор не убила его самого, то, пожалуй, не убьёт и его мамашу.
В отличие от большинства ферм в Камбрии, стоявших вдали от деревень и посёлков, ферма Брайан-Бек расположилась прямо на краю деревни, и состояла она из древнего особняка елизаветинских времён, такого же древнего амбара и ещё более древнего коттеджа. За этими строениями раскинулись пастбища, и там паслись овцы; правда, они не принадлежали отцу Тима — это была собственность какого-то фермера, который арендовал для них землю. Они придавали ферме «достоверный вид», как любил говорить отец Тима, и выглядели «в традициях Страны Озёр», что бы под этим ни подразумевалось. Ян Крессуэлл вовсе не был каким-нибудь чёртовым фермером, насколько понимал Тим, а этим безмозглым овцам лучше было бы держаться подальше от его отца, если они не хотели неприятностей.
12 
