144 
— Ну-ка, ну-ка, — пробормотал он, беря Макса под мышку, как футбольный мяч, и озираясь вокруг. Маленькая гостиная, превращенная в детскую комнату, была завалена игрушками, но в конце концов ему удалось найти то, что он искал: старый стетоскоп. У Макса резались зубы, и ему нравилось сосать резиновые трубки, а холодную головку он прижимал к воспаленным деснам. Роберт встал и подал Максу игрушку. Макс немедленно выпустил ее из рук и сморщился, готовясь заплакать.
— Иду на крайние меры, — объявил Роберт, вращая Макса над головой.
Затем он поставил кассету с купленной в книжном магазине «Улицей Сезам» и начал, расталкивая ногами игрушки, танцевать стильное танго. Макс заливался хохотом («Какой все же прекрасный звук!» — радовался Роберт) каждый раз, когда, оказавшись в углу комнаты, Роберт делал резкий поворот.
Роберт услышал звон ключей в двери и перепрыгнул через ходунки, чтобы нажать кнопку «Стоп» на видеомагнитофоне. Одновременно он сунул Макса в качели, прикрепленные к краю низкого журнального столика из орехового дерева, и вручил ему дуршлаг и пластиковую ложку. Макс сунул ложку в рот, а потом уронил ее на пол.
— Не вздумай меня выдать! — прошептал Роберт Максу на ухо.
В ответ тот схватил деда за палец и сунул его себе в рот.
Когда Астрид вошла в комнату, Роберт лежал на диване, листая историю болезни, а Макс тихонько сидел на качелях с дуршлагом на голове.
— Все в порядке? — спросила она, бросая сумочку на ближайший стул.
— М-м-м… — отозвался Роберт, только сейчас заметив, что держит историю вверх ногами. — Он и не пискнул ни разу.
***
Когда по больнице разнесся слух о том, что Фогерти потерял сознание во время операции по пересадке клапана аорты, Николас немедленно отменил вечерний обход и поднялся в кабинет шефа. Алистер сидел в своем кресле, положив ноги на радиатор отопления. Он смотрел в окно, выходящее на кирпичные стены больничного крематория, и рассеянно обрывал колючие листья многострадальной клеомы.
— Я вот думаю о Гаваях, — заговорил он, не утруждая себя приветствием и не оборачиваясь. — Хотя, возможно, Новая Зеландия будет поинтереснее. Если только я перенесу этот перелет. — Он оттолкнулся от радиатора, и вместительное кожаное кресло сделало пол-оборота вокруг своей оси. — Скорее позвоните школьным учителям английского языка. Я хочу предложить им новое определение слова «ирония». Ирония — это когда ты попадаешь в аварию, застегивая ремень безопасности. Или когда кардиохирург обнаруживает, что нуждается в четверном шунтировании.
Николас плюхнулся на стул перед столом шефа.
— Что ты сказал? — пробормотал он.
Алистер улыбнулся, и Николас внезапно понял, что перед ним сидит старик. Он совершенно не знал Алистера вне контекста больницы. Он не знал, играет ли он в гольф, разбавляет ли виски или пьет его неразбавленным. Он не знал, плакал ли он на выпускном вечере сына или свадьбе дочери. Да и вообще, спрашивал он себя, существуют ли люди, хорошо знающие Алистера Фогерти? И если уж на то пошло, существуют ли люди, хорошо знающие его, Николаса?
— Дейв Голдман провел обследование, — сообщил ему Фогерти. — Я хочу, чтобы операцию делал ты.
Николас нервно сглотнул.
— Я…
Фогерти поднял руку.
— Прежде чем ты начнешь самоуничижительную речь, Николас, имей в виду, что я предпочел бы сделать ее сам. Но поскольку это невозможно, а кроме тебя я во всей этой организации больше никому не доверяю, то решил попросить тебя вставить меня в свое перегруженное расписание операций.
— Понедельник, — быстро ответил Николас. — Раннее утро.
Фогерти вздохнул и откинул голову на спинку кресла.
— И это очень правильно. Я видел, как ты работаешь днем. Очень вяло. — Он провел большими пальцами по подлокотникам кресла, отполированным этой привычкой до блеска. — Тебе предстоит взять на себя как можно больше моих пациентов. Мне придется пойти в отпуск.
Николас встал.
— Можешь считать, что это уже сделано.
Алистер Фогерти снова развернулся к окну и уставился на дым из трубы напротив.
— Сделано, — прошептал он.
***
Астрид и Роберт Прескотт сидели на полу столовой под великолепным столом из вишневого дерева, за которым одновременно могло расположиться двадцать человек. Максу, похоже, тут очень нравилось. Для него это было своего рода естественной пещерой, заслуживающей исследования. На полу у его пухлых ножек лежали фотографии восемь на десять. Все снимки были закатаны в ламинат, чтобы его слюна не испортила их глянцевую поверхность.
144 
