Однако пить ей хотелось так сильно, что спорить она не стала, а просто отвинтила крышечку бутылки и сделала долгий глоток. Ей показалось, что горло ее покрылось влажным мхом. Господи, ну и пересохло же в нем… Еще глоток, в два раза больший, и половины литра воды как не бывало. Глотнув теперь уже воздуха, Глория повернулась к старому прохвосту и увидела, что он внимательно наблюдает за ней.
— Жажда, — сказал старик. Насмешки в его тоне не было, скорее изумление: женщина, а столько выдуть может.
— С самого утра за рулем, — сказала Глория. — Сколько сейчас времени?
Старик ткнул большим пальцем в полку за своей спиной — там между коробкой сигар и мягкой, уже лопнувшей по швам игрушкой, пучеглазым кактусом, стояли часы. В каком временном поясе она находится, Глория не знала, однако, по ее оценкам, в пути она провела часов десять.
— Добро пожаловать в Агуас-Вивас. Кто умер?
Глория вытаращила глаза.
— Кто-то же должен был умереть, — сказал старик. — Иначе вы бы сюда не приехали.
— Я ищу полицейский участок, — сказала Глория.
— Полицейский участок чего? — спросил он.
— Агуас-Вивас.
— М-м, — промычал он.
Она ждала вопроса о том, какое у нее дело, однако старик молчал.
— Я возьму еще одну, — она подняла перед собой пустую бутылку.
— Первая уже обошлась вам в тридцать песо. — Он облизал губы и тоже поднял свою, полупустую, бутылку домашнего снадобья. — Да эта в двадцать пять.
Глория расплатилась, старик снова убрел к другому концу прилавка и там нагнулся, постанывая. На штанах его, сзади, обнаружилось пятно.
— Вы можете сказать мне, где находится полицейский участок? — спросила она, склонившись над прилавком и глядя, как он летаргически сдирает целлофан с упаковки бутылок питьевой воды.
— Что? — Старик возвратился к Глории с бутылкой в руке. — Что вы сказали?
— Полицейский участок.
— Да, конечно, минуточку.
Он обогнул, приволакивая ноги, прилавок.
— Все так спешат, так спешат… — сказал он, на ходу вручая ей бутылку. И, приоткрыв входную дверь, указал через улицу: — Вон там.
— Это же кинотеатр.
Старик молчал, стоя, точно изваяние, с протянутой вперед рукой.
— Ладно, — сказала Глория. Она пошла через улицу, обернулась на полпути.
— Идите! — велел старик.
Пустую кассу кинотеатра затянула паутина. На пластмассовой доске объявлений не указывались ни расписание сеансов, ни цены, на ней значилось: POLICIA. Глория снова обернулась, показала старику большой палец. Он помахал ей рукой и скрылся в магазине.
В фойе кинотеатра было темно; Глория нашла за колонной выключатель, щелкнула им. Лампы дневного света вспыхнули, залив резким светом это похоронного облика помещение. Лишенные афиш рамы притягивали к себе внимание одной лишь своей пустотой. От ярко-синего коврового покрытия остались убогие лохмотья, едва-едва прикрывавшие усеянный пятнами высохшего клея бетон. Торговый киоск обвалился вовнутрь себя.
Обычной для кинотеатров праздничной атмосферой тут и не пахло. Ни тебе билетеров в галстуках-бабочках. Ни веселых парочек, разделяющихся, чтобы посетить уборные. В стены фойе навеки въелся запах жженого сахара и повидла.
Зрительный зальчик с пятью рядами по шесть кресел в каждом был темен и прохладен. Когда-то в нем имелась настоящая сцена; потом к тянувшейся над просцениумом планке прибили средних размеров экран — жутковато пустой сейчас и, казалось, светившийся сам собой, — и получился кинотеатр. Под экраном стоял деревянный стол и жесткий стул. Накрытая зеленым абажуром лампа отбрасывала лунный круг на грязноватый блокнот. Глория, у которой возникло чувство, что она попала прямиком в сценическую декорацию, направилась к столу, издали огибая его по кругу, боясь, что, если ненароком коснется его, стол попросту исчезнет. Все это походило на испытательный полигон, который позволяет комитету, подбирающему служащих для какой-то компании, наблюдать за поведением ее потенциальных сотрудников.
Глория вспомнила, как гуляла с Реджи по пляжу под Окснардом — в самом начале их общей жизни, когда они еще совершали прогулки, — и вдруг обнаружила у самого края воды купавшуюся в солнечном свете хромированную кровать, самую настоящую, с матрасом и простыней. На несколько миль вокруг не было видно ни души, и тем не менее идиотская кровать торчала у океана, и волны прилива лизали ее ножки, отчего те уходили все глубже в песок.