29 
— Воспитатели, учителя, няни, — отвечаю я совсем погрустневшим голосом. — Или женщины, которые смиряются с судьбой и отказываются от карьеры…
— А вместе с ней и от независимости, и от собственного лица, и от осознания того, что они приносят пользу обществу, — договаривает Даррен таким голосом, будто понял меня гораздо лучше, чем я могу себе представить. Он внезапно поворачивается и смотрит на меня пристальным серьезным взглядом. — Может, именно к этому клонит твой Себастьян? Не входит ли в его планы сделать тебя своей невольницей?
Я больше не могу сдерживаться. Слезы, которые я так долго носила в себе, вдруг наполняют мои глаза и тихо катятся по щекам.
— Джой! — с испугом, тревогой и нежностью восклицает Даррен, замечая, что я плачу. — Ну что ты, подружка! Черт знает что такое! — Он резко сворачивает к обочине, останавливает машину, обнимает меня и шепчет мне в волосы: — Ну-ну… Ты ведь еще не вышла за него. Значит, все не так страшно. — Он прикасается к бриллианту на моем кольце и тут же убирает руку. — Когда вы планируете… пожениться?
Тут мой тихий плач переходит в неостановимые рыдания. Даррен крепче обнимает меня и, пока я не умолкаю, больше ни о чем не спрашивает.
Наконец моя грудь дергается от всхлипа в последний раз, я шмыгаю носом и смахиваю со щек слезы. Даррен достает из бардачка пакетик с бумажными платочками и заботливо, будто любящий отец, вытирает с моих век размазанную тушь. Удивительно, но меня совсем не смущает то, что я сижу перед ним такая «красивая». Себастьяну я в подобном виде, честное слово, не показалась бы ни при каких обстоятельствах.
Даррен гладит меня по голове и произносит негромким ласковым голосом:
— Знаешь, о чем я сейчас вспомнил?
— О чем?
— О похоронах твоего Мыша. Ты вот так же рыдала, а я был готов перевернуть весь мир — так мне было тебя жаль.
Моего хомячка звали Мыш. Я очень долго подбирала ему кличку и наконец назвала, может, потому, что мне очень понравилась столь же нехитрая придумка Даррена — Крыс.
— Потом мне было жаль тебя, — с улыбкой бормочу я. — Когда мы хоронили твоего Крыса.
— Интересно, сохранились ли еще могилки? — задумчиво произносит Даррен. — Хотя бы надгробные камушки?
Смеюсь.
— Можно съездить, проверить.
— Сейчас? — оживленно спрашивает он. — Все детство мечтал ночью побывать на «кладбище». Но без уважительной причины было как-то неудобно и жутковато.
Его голос звучит столь серьезно, что я опять не удерживаюсь от смеха. «Кладбище», где мы похоронили хомяков, — это небольшой пустырь позади дома Хиддеров. Когда-то нам всерьез казалось, что к хомячьим могилкам надлежит ходить, как к человеческим. Теперь же, хоть и давно притупившаяся боль от утраты крошечного друга еще живет где-то в дальнем углу моего сердца, воспоминания о похоронах, разумеется, вызывают улыбку.
— Ты давно не ребенок, — напоминаю я Даррену.
— Но детские мечты, если их не осуществить, не покинут тебя до гробовой доски, — говорит он.
Мы мгновение-другое смотрим друг на друга не мигая, а потом смущенно отводим взгляды.
— Нет, — говорю я, сознавая, что, если развить его мысль, это бог знает чем закончится. — Ночью мы на могилки не поедем, даже на хомячьи. Выкроим время днем. Если, конечно, ты не завтра уезжаешь?
Даррен качает головой.
— Не завтра.
Какое-то время молчим. Вспоминаю, на чем прервался наш разговор о Себастьяне, и возгораюсь неукротимым желанием продолжить его.
— Ты спросил, когда мы с Себастьяном поженимся… — Взволнованно сглатываю слюну, смачивая пересохшее горло. — Думаю, свадьбы вообще не будет.
Даррен смотрит на меня с сочувствием, к которому, как мне кажется, примешивается некое не вполне уместное чувство — радости или облегчения. Спешу продолжить, чтобы не задумываться об этом и не наделать неверных выводов.
— Я еще ни с кем про это не разговаривала. Только с Бобби, чтобы они с Сарой строили планы независимо от моих. И с Мелани. — На минуту умолкаю и собираюсь с мыслями. — Дело в том, что, когда я летала к Себастьяну в последний раз, он поставил вопрос ребром: или закругляйся со своим агентством теперь же и переезжай ко мне, чтобы до свадьбы какое-то время пожить вместе и поближе узнать друг друга. Или… — Мои губы снова начинают дрожать. До боли сжимаю их, чтобы больше не ныть.
— Или что? — спрашивает Даррен таким тоном, будто продолжение моей фразы не очевидно.
29 
