187 
При взятии Измаила он командовал одной из штурмовых колонн. Турки встретили ее сильным огнем, но неустрашимость русских это нисколько не поколебало. Под тучей сыплющихся ядер они добежали до рва, наполненного водой. М. И. Платов закричал своим казакам: "Смерть или победа! Умрем под стенами или накажем гордость басурманов! С нами Бог! Да здравствует Екатерина!" — и вскоре русское "ура" раздалось на самом верху вражеского вала. Этот победоносный клич звучал всюду, где появлялись казаки отряда М. И. Платова, и сам А. В. Суворов свидетельствовал о беспредельном усердии и мужестве донского атамана при штурме Измаила. Екатерина II наградила М. И. Платова орденом Святого Георгия третьей степени.
Во время Русско-турецкой войны донские казаки действовали так успешно, что изумили всех, и императрица пожелала увидеть прославленного героя, дабы лично удостоиться в его уме и способностях. Она приняла М. И. Платова так милостиво и благосклонно, что он до старости вспоминал об этом с умилением.
Благоволение и милость к себе донской атаман видел и со стороны взошедшего на престол после смерти императрицы Павла I, который тоже умел отличать достоинства, за которые награждал по-царски. Но у М. И. Платова, как у всякого, кто быстро обогнал своих соратников, было много врагов и завистников. И тайные недоброжелатели убедили императора, что донской атаман — ненадежный для государства человек, он хочет с Доном и частью Кавказа отделиться от России, а потому против него надо принять решительные меры. Употребляли они и другие средства, чтобы очернить М. И. Платова перед императором, например, обвинили в том, что после персидского похода он будто бы не выплатил казакам 2-го Чугуевского полка деньги, причитающиеся им за службу. Клеветники даже распускали слухи, что атаман, популярный у калмыков и татар, что-то замышляет, может быть, даже хочет перейти к турецкому султану. Даже усердие М. И. Платова перед престолом изобразили как маску, прикрывающую его злобные замыслы. И донского атамана посадили на гауптвахту, а потом предали суду.
Петербургский суд оправдал его, но военный суд, хоть и пришел к заключению о невиновности М. И. Платова, все же постановил "чину его без абшиду лишить". Павел I на этом приговоре 9 декабря 1797 году приписал: "за все значащееся по сему делу, как и за консилиум, держанный в Персии, исключить из службы… и отправить к Орлову на Дон, дабы держать его под присмотром в Черкасске неотлучно". Через три дня М. И. Платов выехал на Дон, однако в Москве его догнал фельдъегерь с письмом от князя Куракина, в котором сообщалось высочайшее повеление — ехать атаману "в Кострому и жить там безвыездно". Получил письмо от князя и костромской губернатор Б. П. Островский.
С сим письмом явится к вам курьер и с ним вместе генерал-майор Платов, которому Государь Император повелел жить в Костроме. Уведомляя о сем, ничего особенного вам о господине Платове сказать и поручить не имею, кроме наблюдения; о невыездном его в Костроме пребывании и за образом его жизни прошу меня уведомлять.
И потянулись для вольного атамана томительные дни ссылки.
Унылый бродил он по городу, посещал дом губернатора, часто встречался с А. П. Ермоловым — будущим героем Отечественной войны 1812 года, тоже сосланным в Кострому. В мае 1798 года губернатор, видя угнетенное состояние М. И. Платова, ходатайствовал за него перед князем Куракиным; в июне сам атаман обратился к генерал-прокурору с просьбой — вернуть его на службу или отправить на Дон к семье. На письмо М И. Платова генерал-прокурор наложил резолюцию: "Оставить без внимания, как дело, в которое я вмешиваться не смею".
В октябре 1800 года атамана перевели в Алексеевский равелин, но только в январе следующего года он узнал о причине своей новой опалы. Еще осенью 1800 года войсковой атаман В. П. Орлов, видевший в М. И. Платове своего главного соперника, обвинил его в том, что он якобы принимал чужих крестьян, а чтобы запутать возможное следствие по этому делу, подменил "ревизские сказки"…
В Равелине донской атаман томился до весны 1801 года. Находясь в заключении, он не имел никаких известий о своей семье, но, уповая на Бога, молитвой и чтением Священного Писания отгонял мрачные мысли свои. Вспоминая тяжелые дни заточения, он говорил впоследствии:
Летом в этом каменном мешке была холодная, пронизывающая сырость, от которой узник хворал жестокою горячкою, а зимой от печей несло таким чадом, от которого глаза ело, как от хрена. Стены были мокры и скользки, а по полу бегали крысы. Сначала мне это казалось гадким, а напоследок я к этому гаду и он ко мне друг к другу привыкли.
187 
