К стоянке пробирались окольным путём, заложив широкий крюк по лесу. Разум подсказывал – хоть бьярмы и знают об уцелевших врагах, караулить в лесу не будут. Но о том, что дикари потеряют всякую бдительность, можно и не мечтать.
Когда на лес спустилась тьма, принеся с собой недобрую тишину, дружинник и кульдей уже прятались среди молодых, приземистых елей. Ниже, всего в двух десятках саженей, суетился враг.
Вот узкие, длинные долблёнки бьярмов, вытащенные на берег. А в нескольких десятках шагов, кучкой, сидят повязанные пленные. Лиц в темноте не рассмотреть, только очертания. Посреди лагеря тускло мерцает пламя. Но уж разгорается – ярче и ярче, освещая уложенные в ряд трупы. Одежд на мертвецах нет.
Зверь появился внезапно. Просто шагнул из темноты в освещённый круг. Тут же припал к земле, пошел, тяжело передвигая лоснящееся тело. После взвыл. Не волком, не медведем, а иначе. Ни Ловчан, ни Ултен прежде подобных звуков не слыхивали.
Будто вторя голосу зверя, пламень взметнулся к небу. Кажется, усеянная звёздами высь содрогнулась.
Кульдей первым различил клыки-бивни, огромные, до самой земли. Едва сдержал рвущийся из груди ужас. В тот же миг зверь поднялся на задние лапы и начал обходить костёр по внутреннему кругу, а священник осторожно выдохнул – не чудище, человек облачённый.
Бьярмы обступили костёр, внимая каждому жесту, каждому шагу вожака. В отсветах пламени они со спины не сильно отличались от своего предводителя.
Вскоре к шуму прибоя добавился низкий, гортанный звук. Ултен различил в нём песнь самой Преисподней. Уродливая рогатая морда диавола привиделась ему средь огненных языков – владыка Зла довольно скалился, предвкушая пир.
– Пойдём, – выдохнул кульдей.
Дружинник только зубами заскрежетал.
– Пойдём, – повторил Ултен.
– Рано, – процедил Ловчан.
– Нам всё равно не выстоять, – зашептал священник. – Так хоть обряд дикарский оборвём.
Воин оскалился, прошипел:
– Нет. Мы лучше свой обряд сотворим. Да такой, что бьярмы от всех богов отрекутся!
Кажется, кульдей впервые не испугался кровожадности словена.
– А разве одно другому мешает? – послышался сзади насмешливый шепот.
Обернулись разом. Ултен торопливо перекрестился, а Ловчан начал чертить в воздухе обережный знак, что ещё больше развеселило пришельца.
– Но как? – наконец выпалил священник. – Мы думали…
– А мне воевода с детства говорил, что думать вредно! – оскалился Розмич. – Рубить надо, чтоб руки не дрожали!
– И всё-таки? – поддержал кульдея Ловчан.
Розмич небрежно махнул ручищей.
– После расскажу.
– А нас-то как нашел? – не унимался Ловчан.
– Чутьё! – заговорщицки прошептал «меченый» и важно ткнул пальцем в небо.
Впрочем, рассказывать о своём спасении правду не собирался. Не поверят.
…Сквозь ресницы Розмич углядел Его – высоченного, косая сажень в плечах. Борода волховская, седая.
Незнакомец склонился над ним, а Розмич сам того не заметил, как перестал притворяться и вперил в старика взгляд затравленного зверя.
– Не бойся, парень. На кой ляд ты мне сдался! – пробасил дед. – Чего разлёгся?
На тронутом всеми северными ветрами лице вроде бы глаза нет – левого. Примечательное такое – черты острые, словно прибрежные скалы, хищный горбатый нос, рот кривоват.
Розмич приподнялся на локте, силясь встать. Не тут-то было. Тогда незнакомец протянул ему длань, мощную и холодную, и человек уцепился за нее, как тонущий за спасительное весло.
Распрямился, пошатнулся, но устоял, удержанный цепким стариком. Был он много выше Розмича, да ещё сутулился.
– Благодарствую, отец. Но дальше уж я как-нибудь сам, – пробормотал Розмич, стараясь не глядеть на неведомого помощника.
– Другой бы спорить стал, а я всегда «пожалуйста», – ухмыльнулся седобородый и отступил, словно полмира высвободил из тени.
– Кто ж ты есть, добрый человек? – спросил дружинник, вытряхивая из-под рубахи да бро́ни въедливый песок.
– Лодочник. Перевозчик я, – отозвался басовитый незнакомец.
– Выходит, сами боги тебя послали. Так бы и провалялся без памяти, кабы не ты… – рассудил Розмич, поглядев на красноватые облака над Онегой.
– Это как посудить. Но поспешай в другой раз медленней, – вымолвил старик, тяжело присаживаясь на обломок скалы так, чтобы быть вровень с Розмичем.
Тот нащупал на груди обереги, поцеловал, сунул под рубаху: «Выручили!»