57 
– Что, сюда приходили? – обеспокоенно интересуюсь я.
– И сюда, и вообще по острову ходили, и полынью рядом еще одну вырубили во льду.
– А полынью зачем?
– Чтобы притворяться, что они тоже моржи, и за нами следить.
– И что, действительно они в полынье плавали?
– Сам не видел, – признается старик. – Но скорее всего нет. Потому что когда настоящие моржи купаются, то всегда оставляют по краям полыньи следы голых ступней. А вокруг их полыньи я только следы сапог видел.
Он привстает с кровати. Добавляет два полена в буржуйку. Смотрит задумчиво на мой кулек.
– Выпить, что ли, принес?
– Да, портвейн.
– Ну открывай, погреемся. А потом искупаться сходим!
После первого стакана портвейна мне становится теплее, и я снимаю свою гэдээровскую шубу. Давид Исаакович как сидел в безрукавке, сработанной из старого ватника, поверх синего свитера, так и сидит.
За окошком землянки темнеет. Старик смотрит на часы.
– Отец Василий подойти обещал, – говорит он.
И по голосу слышно, что соскучился он по гостям. И мне он рад искренне, и отцу Василию, если тот действительно придет, будет рад еще больше.
Через полчасика мы допиваем портвейн, и именно в этот момент за окошком слышен хруст снега и почти сразу стук в двери.
Отцу Василию, а это был именно он, Давид Исаакович рассказывает взволнованно то же, что и мне: кагебисты прорубили рядом вторую полынью и наверняка будут за ними оттуда, из полыньи, следить.
– А ну пойдем посмотрим на этих нехристей! – басит отец Василий, доставая из своей спортивной куртки зеленое махровое полотенце.
Он тут же раздевается догола, обматывает полотенце вокруг бедер и босиком выходит из землянки. Давид Исаакович мешкает с минуту, но потом, словно набравшись решительности, тоже вытаскивает из какого-то закутка старое вафельное полотенце и машет мне призывно рукой. Мол, пошли.
На берегу дует ветер, и поэтому кажется, что зима еще в самом разгаре. Это в городе уже сосульки падают на прохожих, капель звенит, лужи блестят на месте гололеда. А здесь, откуда и город-то виден отлично, похожий на киевский торт, здесь все минус десять и ни одного проблеска приближающейся весны.
Я смотрю на вторую полынью, которая так обеспокоила старика. До нее метров пятьдесят. Ее вырубили ниже по течению, и мне трудно представить, чтобы кто-то, бултыхаясь в той полынье, мог слышать, о чем говорят в этой, нашей.
Но с Давидом Исааковичем спорить глупо. Он жизнь так хорошо знает, что просто не может оказаться не прав.
Отец Василий, оставив на льду зеленое полотенце, бросается в воду. Сразу кряхтит на все окрестности, руками машет. Кричит:
– Ох, хорошо!
Давид Исаакович раздевается. Я тоже.
И вот мы все вместе, втроем, в обжигающей холодом воде.
– Ну как? – спрашивает меня отец Василий.
– Отлично! – бодро обманываю я.
На самом деле мне страшно холодно, но не признаваться же в этом двум настоящим мужикам!
Отец Василий глядит в сторону второй полыньи, и на его крупном лице прочитывается раздумье.
– Нет, – говорит он. – Если б они хотели за нами следить, то поближе бы лед пробили. Не идиоты же они.
Старик тоже смотрит туда. Потом поворачивает голову к отцу Василию.
– Им слушать незачем. Они по губам читать могут.
– Ну, по моим много не прочтешь, – усмехается батюшка.
Я смотрю на его губы и вижу: действительно, они толстые и едва шевелятся, когда он разговаривает. Вот интересно-то!
А течение обмывает холодом мое тело, и, странное дело, во мне что-то просыпается. Какое-то особое чувство. Особая дерзость, что ли. Наверно, от разговоров о КГБ и слежке.
Я присматриваюсь снова ко второй полынье. Самоуверенность взбухает во мне, как нарыв. Набрав воздуха, я ныряю под воду, и тут же течение несет меня подо льдом туда, ко второй полынье.
Я смотрю широко открытыми глазами снизу на лед. В глаза льется холод, резкий металлический холод. Кажется, я уже несколько минут плыву подо льдом, но второй полыньи нет. В мысли закрадывается страх. Неужели течение пронесло меня мимо! Вот глупость какая!
Но не успевает страх укорениться в мыслях, как надо мной резко открывается большое светлое пятно. Я, сделав рывок руками, вылетаю почти по грудь из холодной воды, пробивая головой тонкую ледяную корку. Руки сразу на край полыньи – чтобы не понесло течением дальше.
57 
