Глава 28

Храп верблюдицы разбудил меня так резко, что уже открыв глаза, я несколько минут лежал, дожидаясь пробуждения тела. Солнце только-только поднималось, а значит и спал я недолго. Наконец я повернул голову к Гуле, но ее рядом не было.

Меня охватил непонятный страх, я ощутил некоторую чужеродную тяжесть на груди, посмотрел и увидел на полосатом покрывале такого же полосатого хамелеончика в неподвижной позе с задранной кверху головой. Только его круглые глазки как-то странно двигались, казалось, что вместе с немного выпуклыми глазницами. Поймав на себе мой взгляд, он замер, и взгляд его глазок тоже застыл на моем лице.

Хатема снова храпанула, фыркнула. Я оглянулся на нее – верблюдица вела себя явно беспокойно. Она переступала с ноги на ногу, оглядывалась на меня.

Потом шагнула назад, протащив за собой по песку мой рюкзак, к которому была привязана поводом.

Надо было вставать. Я попробовал мягко стряхнуть хамелеончика, но он так крепко вцепился лапками в полосатое покрывало, что почти стал его частью.

Помня, что хамелеоны не агрессивны, а скорее наоборот, я сам выбрался из-под покрывала. Поднялся на ноги и осмотрелся. Исчезновение Гули напугало меня. Если она куда-то пошла сама, то почему не сказала мне, а если… Тут по моей коже пробежался холод и я даже не стал продолжать эту мысль. Во рту было сухо и неприятно. Я подошел к канистре с водой, отпил глоток.

Снова осмотрелся по сторонам и к своей радости увидел метрах в двухстах от себя Гулю. Она несла охапку сухого кустарника.

По мере того как она приближалась, мое беспокойство менялось на возмущение, а потом и возмущение стало затихать, и когда она остановилась около Хатемы и опустила искореженные ветки на песок, не было во мне ни возмущения, ни даже обиды.

– Доброе утро, – сказала она, улыбнувшись. Чиркнула спичкой, и захрустел сложенный шалашиком костер.

– Доброе утро, – ответил я.

Гуля достала из своего баула железную треножку и котелок, установила эту походную конструкцию над костром, налила в котелок воды. Все движения ее были грациозны и точны. Я любовался ею, но в то же время возникло у меня какое-то родительское желание в воспитательных целях сделать ей замечание.

– Гуля, – я старался говорить как можно мягче. – Пожалуйста, не делай больше так. Я волновался…

Гуля обернулась. Ее красивое лицо выражало удивление, сменившееся через мгновение мудрой полуулыбкой.

– Не надо за меня волноваться, – сказала она. – Я здесь выросла… Это я должна за тебя волноваться…

– Почему? – теперь уже удивился я.

– Потому, что ты – мой и я должна заботиться о тебе…

– Я – твой, а ты – моя? – спросил я ее, произнося слова медленно и слишком членораздельно, сам вслушиваясь в них, боясь услышать нотки пошлости или банальности и еще больше боясь услышать их в ее ответе на этот странный вопрос.

– Нет, – спокойно сказала Гуля. – Ты – мой…

– А ты? – снова спросил я, начиная запутываться в ее логике.

– А я – рядом… Тебя спасла наша верблюдица…

– Так я, значит, ваш, а не твой, – сказал я, кивая, припомнив последний разговор с Джамшедом. Теперь для меня становился яснее смысл слов старика.

– Не обижайся, – Гуля улыбнулась, заглядывая своими карими глазами мне в лицо. – Ты – мой. Ты же сам меня выбрал?! Да?

  35