Но... читается легко и любовь-морковь
79 
Маргарита бросила взгляд на пожелтевшие страницы.
— Но, Перри, никакой пергамент не мог бы так долго сохраниться. Вне всякого сомнения, это подделка, как и мой Макиавелли.
Покачав головой, сэр Перегрин пренебрежительно махнул рукой, словно она сказала заведомую глупость.
— Хотя Бальбусу и пришлось покинуть Англию, он явно не отказался от надежды когда-нибудь сюда вернуться и выкопать свои сокровища. Его слова были записаны его сыном, затем сыном его сына и так далее, пока один из его потомков не попал, наконец, в Англию спустя несколько десятилетий после вторжения на остров Вильгельма Завоевателя. Но было уже поздно. — Сэр Перегрин с силой прижал руки к своей костлявой груди. — Как, должно быть, страдали они, находясь так близко от своих сокровищ и не имея ни малейшей возможности до них добраться… До настоящего момента.
Довольная улыбка мгновенно стерла с лица сэра Перегрина выражение сочувствия к бедному Бальбусу и его потомкам.
— Вам и в голову не придет, Маргарита, где этот дурак спрятал свои сокровища. Вы и за сто лет не догадаетесь, почему потомкам Бальбуса так и не удалось получить их назад.
— Уверена, вы правы, Перри. Но не томите же меня. Если вы тотчас же всего мне не скажете, клянусь, я умру от любопытства.
Сэр Перегрин потер довольно руки. Лихорадочный блеск в его глазах выдавал присущую ему страсть к приключениям.
— Если мои расчеты верны, — а у меня нет никаких причин в этом сомневаться, поскольку я был всегда силен в математике, — Бальбус закопал свои самые ценные сокровища не далее, чем в десяти футах от того места, где сейчас проходит южная стена часовни Святого Петра!
— Но ведь часовня находится в стенах Тауэра, которые возвел еще Вильгельм Завоеватель! — воскликнула Маргарита. В голосе ее звучали одновременно восторг и растерянность. — О, Перри, как ужасно! Неудивительно, что семья этого несчастного не могла добраться до спрятанных им сокровищ. Но и вам, Перри, это не удастся. Вы никогда не сможете добиться королевского разрешения даже на то, чтобы воткнуть лопату в землю за стенами Тауэра.
— Но оно у меня уже есть, дорогая дитя. Я только что от Стинки, который убедил принца Уэльского разрешить там раскопки. — Сэр Перегрин внезапно нахмурился и добавил: — Мне, правда, придется разделить славу с принцем, ну, да это к делу не относится. Нет, вы только представьте себе, Маргарита! Представьте, какой фурор произведет эта находка, и не только в Лондоне, но и во всем мире! Древние монеты, статуи, мозаика! Я пригласил руководителей всех самых значительных научных обществ присутствовать на раскопках, которые начнутся через два дня — как вы понимаете, мне нужно время, чтобы поместить сообщение об этом событии в газетах. Принц обещал создать для всех этих сокровищ музей — прямо в стенах Тауэра — и намекнул также, что назначит меня его куратором. Наконец-то после стольких лет насмешек и равнодушия людей, равных мне, или даже ниже меня, я стану знаменит!
— Да, Перри, — ответила серьезно Маргарита и протянула руку к чашке с чаем, прикусив до крови щеку с внутренней стороны. — Я уверена, что так оно и будет.
День пролетел для Маргариты в мгновение ока, поскольку, разгадав, как ей казалось, замысел Донована, она перестала томиться ожиданием. «Эта почка счастья готова к цвету в следующий раз…»
Донован говорил ей, что не любит «Ромео и Джульетту». Однако неприязнь не мешала ему цитировать целые строфы из этой пьесы, когда он находил это выгодным для себя. Всегда и во всем он руководствовался лишь своими желаниями.
Но то же самое можно было сказать и о ней.
Не удивительно, что ее так влекло к нему.
Не удивительно и то, что она готова была пойти ему навстречу.
Целый час она перебирала приглашения, лежавшие на блюде на каминной полке в гостиной, и, наконец, решила, что леди Джерси была единственной, кто мог бы пригласить американца на свой бал, поскольку сия покровительница робких дев относилась к тому типу людей, которые просто обожали скандалы.
Покончив с этим вопросом, Маргарита отправилась принимать ванну и нежилась в ней до тех пор, пока Мейзи не пригрозила вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она тотчас же не вылезет оттуда. Ужин ее, который она велела принести к себе в комнату, состоял из холодных закусок и был весьма легким.
Ее наряд, решила Маргарита, должен быть верхом совершенства, и она потратила на его выбор не менее часа, сидя на коврике перед камином рядом с Мейзи, расчесывающей ей мокрые после купания волосы. Наконец выбор был сделан. Она наденет белое платье — вполне обычный цвет для юной леди, только начавшей выезжать в свет. Но белое вполне определенного тона. Без какого бы там ни было намека на розовое, и не кажущееся желтоватым в свете свечей.
79 
