122 
Эдвина подвинула стул поближе и села. Ее лицо и голос смягчились.
— Николас… — грустно сказала она.
— Со мной все в порядке.
— Нет, не в порядке! Мы позволили тебе бродить по миру все эти годы, не сказав тебе то, что следовало.
— Все чувствуют себя рядом со мной неуютно, это нормально.
— Неуютно? Ты хотел сказать, что тебя боятся? Я кивнул, и Эдвина вздохнула.
— Когда Ал привез тебя в Чикаго, чтобы ты жил с нами, я в самом деле боялась тебя, признаю. Но, вероятно, не больше, чем ты боялся меня.
— Ты права, согласен. Ты напугала меня до полусмерти.
— Но мне понадобилось совсем мало времени, чтобы увидеть, что у тебя врожденное чувство справедливости, что ты по натуре честен и добр.
— Тебе подсказали это черепа койотов?
— Именно так. — Она усмехнулась, но тут же снова стала серьезной. — Мне так жаль, что мы с Алом читали тебе проповеди о нравственности, когда ты исповедовал кодекс долга и самопожертвования куда более строгий, чем наши нравоучения! К сожалению, когда ты больше всего нуждался в нашей поддержке, мы оказались лицемерами.
— Нет. Вы были честными. Вот почему я полюбил вас обоих. И люблю до сих пор.
Эдвина вытерла глаза, протянула руку и коснулась деревянного распятия на моей груди. Ее губы плотно сжались.
— Если ты не будешь осторожным, тебе останется только петь баритоном в хоре евангелистской церкви Урожая с песней в округе Чочино.
Я начал было что-то говорить о моих планах, но она встала:
— Не надо ничего говорить. И знаешь что, Николас? Я понимаю, что с годами превратилась в монстра. Я собираюсь измениться. Договорились? Отдыхай.
Она выключила свет над моей кроватью и ушла. Я лежал в темноте, один, сбитый с толку. Мне наконец было что сказать, но никто не хотел слушать. Хотя нет, одна женщина меня обязательно выслушает.
Мне просто надо добраться до нее.
* * *
Иногда мы словно возвращаемся назад сквозь годы и видим некий момент в нашей жизни именно таким, каков он есть в действительности. Это напоминание о том, как далеко мы зашли. Я сидел на краю моей больничной кровати на заре, потея от усилий, сосредоточившись исключительно на том, чтобы одеться. Я не должен был сидеть и уж тем более не должен был никуда идти. Я сумел натянуть старые брюки и даже застегнуть «молнию», но запутался в пуговицах рубашки.
В палату вошел Билл Снайдерман. Тот самый франтоватый ублюдок, который приходил ко мне в больницу в Чикаго почти двадцать лет назад. Сияющая белая рубашка была застегнута наглухо. Тому, как он носил темный деловой костюм и шелковый галстук, позавидовали бы манекены в витринах самых дорогих магазинов.
Старший советник Ала посмотрел на меня сверху вниз с тем же брезгливым неодобрением, что и раньше.
— Надеюсь, ты снова исчезаешь, Ник?
— Ты достаточно умен для человека, у которого воротничок рубашки преграждает доступ кислорода к мозгу.
— Ты выглядишь не слишком хорошо. Нет никакой надежды на то, что по дороге на улицу ты упадешь и умрешь?
— Что ты, Билли, не смущайся! Я знаю, что тебе будет меня не хватать.
Его седеющая черная бровь взлетела вверх.
— Я пришел сказать тебе только одно. Я всегда считал, что из тебя вышел бы отличный мертвый герой.
— Как мило! Где ты был вчера, когда из-под меня надо было вынести судно?
Билл поднял руку:
— Почему бы тебе не вернуться к своей фермерше, не держаться подальше от президента и не попытаться стать хорошим живым героем?
Мы обменялись долгими взглядами.
— Черт побери, ты начинаешь мне нравиться, — пробормотал я.
Мы оба вздрогнули от такой новости. В палату вошел Дэвис, одетый для долгой поездки в старые джинсы и теплую куртку.
— Готов?
— Я уже родился готовым, — ответил я.
* * *
Не могу не привести вам заголовки из некоторых крупных газет.
«Свекровь Эдди Джекобс Тэкери выпорола Хейвуда Кении!»
«Кении струсил. Переживет ли его имидж крутого радио-мачо такой позор?»
«Кении не будет подавать иск. Как говорят, он хочет, чтобы об инциденте поскорее забыли».
«Племянник президента — это национальное достояние», — сказал кардинал чикагской епархии. Он осудил шоу Кении».
А вот этот мне понравился больше всех:
«Две радиостанции уже отказались от трансляции шоу Хейвуда Кении. Остальные могут последовать их примеру».
Отличные новости, но им не удалось утешить меня в тот день, когда я вернулась в Долину. Я закрыла ферму и отправила родственников по домам. С серого неба лил ледяной дождь, надвигались холода. Самый замечательный и самый ужасный сезон сбора и продажи яблок остался позади. Мне хотелось свернуться калачиком под одеялом и лелеять свою тоску… Меня разбудил телефонный звонок.
122 
