73 
Наступал вечер, можно было полагать, что с темнотой немцам удастся уйти. Взведенный до предела азартом боя, вылетел на берег — в расположение третьей роты — Павловский. Не заметив находившегося в цепи бойцов Руднева, почем зря стал ругать автоматчиков. Играя желваками на раскрасневшемся лице, к нему подошел Карпенко. Начхоз и комроты, размахивая пистолетами и осыпая друг друга всеми существующими в русском и украинском языках ругательствами, схватились за грудки.
— Трусы! Боягузы! — кричал Павловский.
— Это я трус?! — яросто хрипел Карпенко, загоняя патрон в ствол пистолета.
Руднев за шиворот растащил разошедшихся командиров:
— Убрать оружие! Убрать, говорю! — кричал он. Весь дрожа от обиды, отошел в сторону Карпо.
— А ты, старая калоша, чего тебе надо? Пошел вон! — шепнул Семен Васильевич начхозу.
То, что произошло потом, хорошо описал Вершигора:
«В это время из затоки выплыла лодка. На ней сидели Сердюк — командир отделения пятой роты, и еще один боец.
Павловский подошел к ним и, поговорив с ними, влез в лодку, крикнув в цепь:
— Прикрывайте огнем, сволочи! Я вам покажу, як у Щорса воевали, сопляки… — И над Припятью поплыло густое и виртуозное ругательство.
Лодка, загибая вверх по течению, стала выходить на плес…
— Вот дурной!.. Погибнет же! — сказал Руднев, картавя и чертыхаясь.
Карпенко поднял голову и, опершись подбородком на ладонь, смотрел на реку.
…Когда лодка Сердюка с Павловским, отчалившая гораздо выше цепи третьей роты, почти достигла середины реки, ниже от нашего берега отделилась вторая лодка. Она тоже быстро пошла вперед.
— Кто там еще? Какой дурак выискался? — спросил Руднев.
Карпенко, наблюдавший в бинокль, переводя его, ответил:
— Кажется, брат ваш, Костя…
— Вот дуроломы! Белены объелись, что ли?
— Пулеметы, держать на мушке пароход, не стрелять без моего сигнала, — командовал Карпенко, не отводя бинокля от глаз.
Лодки вышли на открытое место и неслись по течению, хрупкими клещами охватывая пароход.
Две-три винтовочные пули могли пустить лодку на дно. К счастью, немцы не замечали их.
Лодка Павловского первая перевалила через стрежень и, выйдя на уровень корабля, стала спускаться по течению вниз. Пароход стоял носом против течения. Лодка попала в мертвое пространство, и вести по ней огонь можно было только с открытой палубы, которая хорошо простреливалась с нашего берега. Поэтому Павловский и Сердюк беспрепятственно приближались к пароходу. Но по лодке Кости Руднева, заходившей со стороны тупой кормы, немцы уже стали вести огонь…
Павловский успел в это время подплыть к пароходу с носа и взять железную посудину на абордаж. Стрелять из пушки мы больше не могли, опасаясь попасть в своих. Павловский прильнул ухом к обшивке корабля и слушал. Наступила тишина. Затем, карабкаясь по плечам товарищей, на палубу взобрался Сердюк. У него в руках был неизменный ручной пулемет, с которым он не расставался. Из крайнего иллюминатора высунулся немецкий кривой автомат, и, не видя противника, а лишь чувствуя его по шороху в мертвом пространстве, немец тыркнул наугад очередь… Павловский из-за угла схватил рукой автомат и дернул его. Немец выронил автомат, но не удержал его и Павловский. Черная кривулина бултыхнулась в воду. Сердюк в это время обследовал половину палубы до капитанской рубки и по звуку голосов и топоту определил, где в трюме люди. Он стал ходить до палубе, и поливать сквозь палубу пулеметным огнем трюмы парохода.
Если бы не глухое татаканье, можно было подумать, что человек ходит со шваброй и подметает пол, швабра подпрыгивает у него в руках, как отбойный молоток.
Сердюк увлекся и не видел, что делалось на кормовой части палубы, закрытой от него трубой и мостиком. Из кормового трюма поднялась фигура человека. Ползком он стал пробираться к трубе. Карпенко прильнул к биноклю.
— Только станковые пулеметы — огонь! — скомандовал он.
Станкачи… повели огонь. Немец успел все же бросить гранату, но не рассчитал, и она взорвалась в воде позади Павловского. В предвечернем фиолетовом небе, слившемся с темно-синей водой, вспыхнул красным заревом взрыв гранаты. В тот же миг разноцветные трассирующие пули мадьярского станкача прошили немца, замахнувшегося второй гранатой.
— Не стреляйте, сволочи, по своим! — хрипел Павловский со дна лодки, куда его сбросило взрывной волной. Он считал, что это мы с берега угостили его, и страшно ругался, забывая, что за перегородкой железного борта враги. Но выскочивший на корму немец — это уже был весь резерв загнанного в трюм экипажа. К Павловскому подоспели еще две лодки. Отвлеченные стрельбой, немцы перестали тушить пожар внутри судна. Когда сгустились сумерки, команда Павловского вынуждена была покинуть взятое на абордаж судно. Оно пылало. Языки огня, вырывавшиеся из иллюминаторов, лизали борта, отражаясь в черной воде, а корма горела, как свеча, ровным высоким пламенем…
73 
