Ворота патио были закрыты. Он спешился, отворил их и снова взобрался в седло. Нагнувшись вперед, проехал под арку и двинулся по проходу, шурша болтающимися стременами по штукатурке и звякая о железные столбики. Дворик был вымощен керамической плиткой, и конские копыта щелкали по ней так громко, что девушки-служанки, отрываясь от дел, высовывались посмотреть. И застывали со скатертями, тарелками и корзинами в руках. Вдоль стены все еще горели на высоких подпорках керосиновые лампы, и дорожку то и дело перечеркивали дерганые тени охотящихся летучих мышей, исчезали, появлялись, пересекали в обратном направлении. Верхом он проехал через двор, кивнул женщинам, потом, склонившись с седла, взял с блюда пирожок empanada, остановился, съел. Конь потянулся своей длинной мордой к столу, но Билли ему не позволил. Пирожок был с копченым мясом и острыми приправами, он съел его, наклонился снова, взял еще один. Женщины продолжили работу. Покончив с пирожками, он взял с подноса сладкое пирожное и съел, понемногу продвигаясь на коне вдоль столов. Женщины при его приближении отходили. Снова и снова он кивал им: здравствуйте, добрый вечер… Взял еще одно пирожное и, пока ел его, объехал весь двор по кругу, при этом конь вздрагивал, когда мимо проносились летучие мыши, а потом он опять проехал в ворота и пустил коня по подъездной дорожке. Через некоторое время одна из женщин вышла в патио и заперла за ним ворота.
Выехав на дорогу, он повернул на юг и медленно поехал к городку. Взвизги и лай собак сзади умолкли. На востоке над горами косо повисла половинка луны, похожая на глаз, прищуренный в гневе.
Показались огоньки первых домов колонии, вот они уже близко, но вдруг он резко осадил коня. Потом развернул его и поскакал обратно.
Остановившись у двери амбара, он высвободил из стремени сапог и каблуком стукнул в дверь. Дверь сотряслась, громыхнув брусом засова. Изнутри слышались выкрики, а из сарая, примыкающего к амбару с другой стороны, — собачьи завывания. Никто не вышел. Объехав здание, он зашел сзади, направив коня в узкий проход между стеной амбара и сараем, превращенным в вольер для собак. У стены на корточках сидели несколько мужчин. Встали. Он им кивнул, спешился, вынул из седельной кобуры винтовку, связал поводья вместе и набросил их на столбик у входа в сарай, после чего прошел мимо мужчин, распахнул дверь и вошел внутрь.
Никто не обратил на него внимания. Когда, продравшись сквозь толпу, он оказался у загородки, волчица была на арене одна и являла собой печальное зрелище. Возвратившись к центральному колу, она прилегла у него, но голова у нее не держалась, лежала в грязи, высунутый язык тоже был вывален в грязь, окровавленная и заляпанная грязью шерсть свалялась, а желтые глаза смотрели в никуда. Она дралась уже чуть ли не два часа, выдержав парные атаки лучшей половины всех псов, приведенных на feria. С дальней стороны загородки двое помощников арбитра уже подвели двух королевских оранов, но тут вышла заминка: между арбитром и молодым асьендадо разгорелся какой-то спор. Около оранов образовалась пустота; натянув поводки, они щелкали зубами и рвались, вскакивая на задние лапы; чтобы их сдерживать, помощникам арбитра приходилось упираться каблуками. В поднятой пыли поблескивали частицы кварца. Наготове стоял aguador [185] с ведром воды.
Билли переступил через заборчик, подошел к волчице, на ходу досылая патрон в патронник, в трех метрах от нее остановился, прижал приклад к плечу, прицелился в окровавленную голову и выстрелил.
В закрытом пространстве амбара выстрел ударил по ушам, все смолкли. Ораны, заскулив, уже на четырех ногах закружились, прячась за спины своих водителей. Никто не двинулся. Голубоватый пороховой дымок висел в воздухе. Волчица, вытянувшись, лежала мертвой.
Опустив винтовку, он дернул за рычаг, на лету поймал ладонью кувыркающуюся, еще горячую гильзу, сунул в карман, после чего, задвинув затвор на место, выпрямился, придерживая взведенный курок большим пальцем. Оглядел окружающую толпу. Все молчали. Некоторые заозирались, но на сей раз к оградке вышел не сын хозяина, а патрульный службы альгуасила — тот, которого в последний раз видели на улице приречной колонии, когда он насмеялся над каретеро, бросив в него его же собственной курткой. Перешагнув загородку, он вышел на арену и потребовал, чтобы мальчик отдал винтовку. Тот не шелохнулся. Патрульный расстегнул кобуру и вытащил самозарядный армейский кольт с заранее взведенным курком.