Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
47 
По афганским понятиям мой вопрос был дерзостью – я показал, что она мне небезразлична.
Но чем я рисковал? Только уязвленным самолюбием, не репутацией. А язвы заживают.
Ну, что она скажет в ответ на мое нахальство?
Она показала мне обложку. «Грозовой перевал».
– Читали?
Я кивнул. Сердце у меня так и колотилось. Даже в ушах звенело.
– Это грустная история.
– Из грустных историй вырастают хорошие книги, – возразила она.
– Это так.
– Я слышала, вы пишете?
Откуда она узнала? Неужели отец разболтал? С чего бы? Наверное, она сама его спросила. Нет, чушь. Сыновья с отцами могут свободно говорить о женщинах. Но ни одна порядочная афганская девушка не станет расспрашивать отца ни о каком молодом человеке. Да и сам отец – особенно пуштун, для которого нанг и намус всегда на первом месте, – не будет обсуждать с дочерью достоинства моджарада, разве что парень попросил ее руки. И не сам попросил, а, как полагается, через отца.
– Не хотите ли прочитать какой-нибудь мой рассказ? – услышал я собственный голос.
– С удовольствием.
В ее словах я почувствовал неловкость и смущение. Она даже глаза отвела в сторону. Не дай бог, генерал где-то неподалеку. Что он скажет, если увидит, как долго я разговариваю с его дочкой?
– Обязательно занесу вам как-нибудь, – радостно выпалил я.
И тут рядом с Сораей появилась дама, которую я видел с ней раньше. В руках у дамы была пластиковая сумка с фруктами.
Оглядев нас обоих, женщина улыбнулась:
– Амир-джан, как я рада вас видеть. Я Джамиля, мама Сораи-джан.
Ее негустые рыжие волосы – на голове кое-где просвечивала кожа – сверкали на солнце, маленькие зеленые глаза прятались в складках круглого полного лица, коротенькие пальцы смахивали на сосиски, на груди покоился золотой Аллах, цепочка охватывала полную шею.
– Салям, Хала-джан, – смущенно произнес я. Надо же, она меня знает, а я ее – нет.
– Как поживает ваш батюшка?
– С ним все хорошо, спасибо.
– Ваш дедушка был Гази-сагиб, судья. Так вот, его дядя приходился двоюродным братом моему деду. Можно сказать, мы родственники.
Она улыбнулась, показав золотые зубы. Уголок рта у нее был опущен. Бгаза смотрели то на меня, то на Сораю.
Я как-то спросил Бабу, почему дочка генерала Тахери до сих пор не замужем. Нет женихов, ответил отец. Подходящих женихов, добавил он. Но больше Баба ничего не сказал – он прекрасно знал, что молодая женщина может не выйти замуж из-за одних только пустых сплетен. Афганские женихи, особенно из уважаемых семей, – порода нежная и переменчивая. Шепоток тут, намек там – и готово, жених расправляет крылышки и улетает прочь. Так что свадьбы шли своим чередом, а Сорае все никто не пел «аэста боро», никто не раскрашивал ей кулачки хной и не держал Коран над головой, и никто не танцевал с ней, кроме отца, лично генерала Тахери.
И вот передо мной ее мать – с нетерпеливой кривой улыбкой и плохо скрытой надеждой в глазах. Под тяжестью ответственности впору согнуться. А все потому, что в генетической лотерее мне суждено было родиться мужчиной.
Если в глазах генерала никогда ничего нельзя было прочитать, то по его жене сразу было видно: в этом отношении она мне не враг.
– Присаживайтесь, Амир-джан, – сказала Джамиля. – Сорая, подай ему стул, девочка. И помой персик. Они такие сладкие и свежие.
– Нет, благодарю вас, – ответил я. – Мне уже пора идти. Отец ждет.
– Да что вы? – Ханум Тахери явно понравилось, что я вежливо отказался от приглашения. – Тогда хоть возьмите с собой парочку. – Она кинула в бумажный пакет несколько киви и пару персиков и вручила мне. – Передайте отцу мой салям. И заходите к нам почаще.
– Непременно. Благодарю вас, Хала-джан. Краем глаза я заметил, что Сорая отвернулась.
– Я-то думал, ты пошел за кока-колой, – протянул Баба, принимая от меня пакет с фруктами. Взгляд у него был серьезный и игривый вместе. Я забормотал что-то в свое оправдание, но Баба впился зубами в персик и остановил меня движением руки: – Не нужно никаких объяснений, Амир. Просто помни, что я тебе сказал.
Ночью мне грезились солнечные зайчики, танцующие в глазах Сораи, и нежные впадинки возле ключицы. Снова и снова я прокручивал в голове наш разговор. Какие она произнесла слова? «Я слышала, вы пишете» или «Я слышала, вы писатель»? Ворочаясь с боку на бок с открытыми глазами, я с ужасом думал о предстоящих шести бесконечных днях ильды. Ведь я увижу ее вновь только в воскресенье.
47 
