– Работники, которые устанавливали этот сейф, написали очень подробный отчет, где указали, на каком расстоянии от речки находится дом, чтобы потом к нам не было претензий, что он проржавел, и начертили план расположения дома на местности. Речка как была, так и осталась – реки ведь не меняют свое русло, если на них ничего не строят. А на этой ничего не строили, – объяснил Хлыщ.
– И тогда ты предложил нам с Марусей сдать тебе в аренду дачу, – продолжил я.
– Да, но вы отказались, и нам пришлось идти другим путем, – ответил он.
– Погоди-погоди! – воскликнул я. – Так, значит, Жлоб не выигрывал никакую путевку? Это вы ее купили для него и для Фифы и, изображая представителей риэлторской фирмы, вручили и таким образом заставили уехать?
– Мы долго наблюдали за ними и поняли, что это будет беспроигрышный вариант, – включился в нашу беседу Тип. – Такая стерва ни за что не упустила бы подходящий случай.
– А почему ты назвал господина Богданова Жлобом? Что это значит – Жлоб? – поинтересовался Хлыщ.
– Ну, это жадный, неприятный человек, – начал объяснять я. – Хамоватый... Высокомерный...
Тут Тип произнес какое-то слово на эстонском языке и Хлыщ воскликнул:
– Да-да! Понял! А Фифа? – продолжал любопытствовать он.
– Это женщина с неумеренными претензиями, на которые у нее нет совершенно никаких прав. Эгоистка, неумная, много выпендривается... – объяснял я.
– Выпен... что? – переспросил Хлыщ.
Тип опять произнес какое-то слово, и он понятливо закивал, но не успокоился и спросил:
– Александр! Ты там во дворе назвал господина Афонина Куку... Курку...
– Куркулем! – понял я.
– Вот именно! Но его же зовут Виктор Петрович! – удивился он.
– Куркуль – это прозвище, – ответил я.
– Это я уже понял, но что оно значит? – с интересом уставился он на меня.
– Кулак, что же еще! – ответил я.
Хлыщ сжал руку в кулак, удивленно уставился сначала на него, а потом на меня явно в ожидании подробностей.
– Куркуль, или кулак – это человек, который думает только о своей выгоде, не обращая внимания на интересы остальных людей. Понимаешь, он все под себя гребет! Вот и Афонин такой! Все жрет, жрет и никак нажраться не может! – с ненавистью выговорил я.
– Он гребет пищу? – удивленно спросил Хлыщ.
– Господи! Да вы в своей Эстонии уже совсем русский язык забыли! Все он гребет! И с этой коллекцией он нам покою не даст! Вот увидишь! Как и Мажор! – многозначительно сказал я.
– Мажор – это человек? – удивился Хлыщ.
– Это Максим, – пояснил я. – Тот четвертый, который был с вами в тот вечер.
– А почему он Мажор? Это тоже прозвище? – никак не мог угомониться Хлыщ.
– Прозвище, – подтвердил я. – А Мажор он потому, что всегда какой-то неоправданно веселый и радостный. Есть повод, нет повода – а он сияет, как медный таз!
И тут, словно услышав мои слова, до нас донеслись голоса Мажора и его отца. Из любопытства мы вышли во двор и пошли к забору, откуда и увидели радующую глаз картину: на их участке стояла черная, явно служебная «Волга», а сам Пожарный гонялся за сыном, который проворно от него убегал, скрываясь то за одним деревом, то за другим, то за кустом.
– Мерзавец! – кричал Пожарный. – А ну немедленно иди сюда!
– Папа! Ты чего ругаешься? – слабо протестовал Мажор и даже не думал приближаться.
– Немедленно в машину, негодяй! На весь кооператив меня опозорил, подлец! – кричал Парамонов, направляясь к Мажору. – Ничего! Я из тебя дурь выбью! Ты у меня узнаешь, почем фунт лиха! – грозно обещал ему отец.
– Папа! Но я же ничего плохого не сделал! – отбивался от него Мажор, перебегая на новое место.
– Не сделал?! Да ты со своими девками чуть дачу не спалил, пьяница проклятый! Развратник! Дебошир! – бушевал Пожарный, одновременно преследуя сына. – Немедленно в машину! А от твоей я ключи заберу! А еще лучше продам ее к чертовой матери! И ключей от дачи ты больше не получить! И новые замки я сюда врежу! Ну, кому я сказал! – рявкнул он.
– Папа! Ну чего я в Москве не видел? А здесь воздух свежий! Птички поют! Я тут от занятий душой отдыхаю! – канючил Мажор, перебегая за другое дерево.
– Иван Александрович! – подал голос я. – Вам помочь?
– Сам справлюсь! – недовольно бросил Пожарный.
Багровый и от того, что я его застал за таким унизительным занятием, как догонялки за сыном, и от того, что у него, видимо, давление подскочило – все-таки такое развлечение было ему уже не по возрасту, он остановился и громко позвал: