Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
121 
И вот. Пару месяцев назад Мишель получила письмо от господина Сент-Обэра. Представляешь, говорила она, иронически подняв бровь, он пишет мне: «Милый неведомый друг». Нет, ты представляешь? Смешной какой мальчик, надо написать ему что-нибудь в ответ, нельзя обижать слабых. И потом, он все-таки гений…
А я? – дразнил ее Макс. Я тоже гений. Слабый и ранимый. А Мишель в ответ вдруг вся как-то подобралась и улыбнулась. Тихо так улыбнулась, тайно, словно беременная Мария. И ему бы тогда заметить эту улыбочку, эти полуприкрытые глаза, ему бы увезти ее подальше, к морю, на корабле каком-нибудь, чтобы солнце, и кружевные тени, и устрицы в прибрежном кафе, и променад в Ницце. А он проморгал. Болван. Макс даже зубами скрипнул от злости на себя. Идиот. Решил, что она играет, дурака валяет. И потом, когда находил в спальне обрывки писем, и потом, когда вдруг Анжелина пришла на кофе как-то после обеда, а Мишель, по собственным словам, к Анжелине же в гости уехала прямо с утра, он только посмеивался: эк ей голову вскружил сопляк этот худосочный, прямо как молодая.
А кстати, не такой уж он и худосочный, перебил сам себя Макс. Вполне такой мужчина в теле, только роста маленького очень. И плечики узкие. И чем он, собственно говоря, болен? На вид румяный такой, круглая розовенькая мордашка, хорошенький, действительно ровно херувим. С прыщами, правда. Небось от шоколада. Ну и хромает, да. И голоса почти нет, хрипит только, как клошар на мосту. Поэтому ходит с тяжелой тростью, прыщи на подбородке прячет в шелковый шарф до полу и в основном молчит и смотрит со значением. И еще не разрешает себя фотографировать. Вообще. Никогда. Никаких дагерротипов, говорит, обет такой дал.
Убил бы, неожиданно закончил Макс поток невеселых мыслей. Он доехал до каменного особняка на углу, расплатился с извозчиком и поднялся по ступенькам.
– Месье Джонатан че-то перетирает с клиентом. Вы идите покуда в гостиную, промочите горло, он его быстро выставит.
Джонатан притащил дворецкого с собой. Прямо из Техаса. Хорошо еще, что Билл не сморкается в занавески. А мог бы.
– Спасибо, Билл. Как твои дела?
– Да все то же, мистер Макс. СОС, как у нас говорят.
– Что, совсем скверно?
– Нет, вы не поняли. – Билл заржал как конь. – СОС – это сэйм олд шит.[2] Смешно, правда?
– Очень, – вежливо согласился Макс
Он прошел в гостиную, взял из рук Билла щедрую, почти с горкой, порцию неразбавленного виски, уселся в изумительно удобное джонатановское кресло у камина, залпом выпил стакан и позвонил в колокольчик.
– А нельзя ли повторить?
– Уууу… – понимающе протянул Билл. – Что, совсем ваша хозяйка чудит?
Боже мой, подумал Макс. Не хватало еще, чтобы меня жалела прислуга.
Билл как ни в чем не бывало плеснул вторую порцию и продолжал:
– Они как с ума посходили с этим козлом вонючим. Вот моя Пегги. Вот казалось бы. Ведь в трактире отпахала пять лет, уж считай никаких девичьих грез. А ведь туда же!
Макс подавился виски. «Девичьи грезы» из уст Билла звучали совершенно непристойно.
– А что, он ей тоже пишет?
– Ну а то. Еще как. А она, дурында, ему каждый день шлет жареного поросенка и три бутылки шампанского из магазинной кладовой, да не с верхнего ряда, а с нижнего, где дорогое пойло хранится. И так уж два месяца. Я ей говорю, по миру пойдешь с такими делами, дура ты, таких, как ты, у него пучок на пятачок.
– А она? – Максу и в самом деле было интересно.
– А она, знаете, мистер Макс, – Билл пощелкал пальцами, пытаясь извлечь из своего небогатого запаса нужное слово, – она так… улыбается… растроганно, во. Ровно богоматерь или монашка какая. Тьфу, пропасть! – Билл огорченно рубанул по воздуху сжатой в кулак пятерней. – Простите, мистер Макс, наболело. Пойду я. Спасибо вам, выслушали.
– Ну что, рогоносец хренов, пожаловал к доброму дядюшке Джонатану? – еще с лестницы пробасил Джонатан. Сердиться на Джонатана было невозможно.
Когда он вошел в комнату, досуха обглоданный тропическим солнцем, гибкий, усатый, как кот, с кривой усмешкой, и уставился на Макса смеющимися глазами, Макс понял, что все будет хорошо. Сейчас Джонатан вытащит из рукава какое-нибудь подходящее к случаю чудо, и наваждение рассеется, Мишель придет в себя, и мерзкий карлик Сент-Обэр никогда больше его не потревожит…
– Ты на меня смотришь, словно ждешь, что я кролика из рукава вытащу, – проворчал Джонатан. – Садись. Налей себе, нам есть что отпраздновать.
121 
