102 
Затем мы разошлись. Я обмотал шею бинтом и отправился на работу. А Чехов, чрезвычайно довольный тем, что нарушил свой пост при полном попустительстве и даже при непосредственном участии лечащего врача, поспешил к своим приятелям из РУОПа. Он был настроен весьма оптимистично и был уверен в успехе своего предприятия.
Еще ночью, во время застольной беседы, я попробовал в этом успехе усомниться, напомнив Юрию Николаевичу его же собственные слова о том, как мало осталось в милиции честных людей. Чехов мрачно посмотрел на меня и въедливо уточнил:
– Подсудимый уверен, что слышал от меня именно эти слова? И готов подтвердить свои показания в суде?
С видом высшего арбитра, отмеряющего каждому по грехам его, он разлил по стаканчикам водку, чокнулся со мной, выпил, крякнул и весьма напыщенно заявил:
– Мы никому не позволим дискредитировать органы, Владимир Сергеевич! – После чего подвинул ко мне поближе банку с соленьями и сказал: – Возьми грибок!
Мы пировали на кухне, при выключенном электричестве. На поверхность кухонного стола падал голубой отсвет уличных фонарей. Под боком мирно урчал холодильник. Мы были похожи на две загробные тени, устроившие пикник в царстве мертвых.
– Для того чтобы поймать твоего докторишку, – сказал чуть позже Чехов, – никакой особенной честности не нужно, Володя! Нужно просто найти людей, которые меня уважают. А такие люди еще, слава богу, есть!
– Ну допустим, возьмут его, а он прикинется валенком – мол, не знаю никакой фирмы, шел мимо, а тут старушка попросила укол сделать... – осенило вдруг меня. – Что тогда?
– Ты, Володя, видно, никогда в милицию не попадал, – добродушно заметил Чехов. – Поэтому так легкомысленно говоришь... Твой Четыкин одну ночь в камере посидит и все вспомнит – и фирму, и старушку, и весь вопрос в том, чтобы до суда его в целости и сохранности довести. Но об этом пока рано...
Юрий Николаевич как в воду смотрел. Едва переступив порог клиники, я был наповал сражен новостью – убит Четыкин. Путем осторожных расспросов мне удалось выяснить, что Роман Ильич пал от руки соседки по квартире. Но это еще ничего не значило – руку этой дамы вполне мог направлять кто-то со стороны.
Я здорово приуныл. Положение становилось по-настоящему опасным. Впору было самому бежать в милицию. Но теперь у меня не было даже надежды на признания Четыкина. В милиции должны были верить мне на честное слово. Мне казалось это не слишком удобным.
Бессмысленной была теперь и затея с засадой. Пытаясь предупредить ее, я позвонил Чехову домой. Трубку взяла его жена. Чрезвычайно любезным и приятным тоном она сообщила, что Юрий Николаевич недавно заходил на пять минут, но снова ушел, предупредив, что больше сегодня не появится.
Уйти с работы не было никакой возможности. Я с нетерпением дожидался двух часов, чтобы отправиться домой и предупредить о том, что операция срывается.
Завотделением Макаров был сегодня тоже не в духе. Будь он в обычном доброжелательном настроении, я все-таки рискнул бы отпроситься пораньше. Но он против обыкновения за весь день не вступал со мной в контакт. Лишь однажды скупо поинтересовался:
– Ты что, заболел?
Я потрогал, не сполз ли бинт на моей шее, и объяснил:
– Да так, немного. Продуло, наверное. Вот и замотался на всякий случай.
– Что ж ты, с помощью бинта думаешь вылечиться? – усмехнулся Макаров. – Ступай в процедурную – пусть тебя натрут чем-нибудь.
– Обойдется! – отмахнулся я.
И больше мы, кажется, не перекинулись ни словом. А около часа дня произошло то, чего я никак не ожидал. Думаю, что и моя неадекватная реакция на происходящее была обусловлена именно неподготовленностью и растерянностью.
Я находился в рентгенкабинете, когда вдруг меня срочно пригласили пройти в ординаторскую. Медсестра, которая передала приглашение, выглядела странно испуганной и наотрез отказалась объяснить, в чем дело.
Ломая голову, что могло случиться и кому я мог срочно понадобиться в конце рабочего дня, я направился в ординаторскую. Едва я переступил порог, как стало ясно, что дело пахнет жареным.
Меня ожидали трое незнакомых мужчин в штатском. Вид у них был необычайно торжественный и неприступный. Один из них сидел за дальним столом, у окна, небрежно закинув ногу на ногу, другой, стоя ко мне спиной, перебирал на столе какие-то бумаги. Третий – самый широкоплечий, с тяжелой челюстью боксера-тяжеловеса – недвусмысленно маячил возле входной двери.
102 
